— Очень хорошо,— сказал он,— вы и Давид превзошли самих себя в этой работе. Потрудитесь доставить эти модели придворным поставщикам и получить там вознаграждение за издержки. Но вы скажите Ленорман, что если она осмелится подать такой же счет, какой она недавно прислала императрице, я заставлю ее познакомиться с внутренним расположением Венсеннской тюрьмы. Я думаю, что выбросить 25 тысяч франков на одно платье, хотя бы оно было для мадемуазель Евгении де Шуазель, покажется вам непростительной глупостью, мсье де Лаваль? Правда?
Он знал имя моей невесты! Неужели могло что-нибудь укрыться от глаз и ушей этого удивительного человека? Какое ему дело было до моей любви, ему, погруженному в решение судеб всего мира? И когда я смотрел на него, частью с удивлением, частью со страхом, та же детская улыбка озарила его бледное лицо. На мгновение жирная рука императора легла на мое плечо; его голубые глаза светились теперь удовольствием. В зависимости от душевных настроений Наполеона его глаза принимали разные оттенки; они темнели в минуты задумчивости, делались стального цвета в минуту гнева и раздражения.
— Вы очень удивились тому, что мне известны подробности вашего приключения в Эшфордском кабачке? Теперь вы еще более изумлены, слыша известное вам имя из моих уст! Вы могли бы быть очень плохого мнения о моих агентах в Англии, если бы они не сумели мне доставить таких важных подробностей, как эти!
— Я не понимаю, почему такие мелочи были донесены вам или, вернее, почему вы их не забыли тотчас же, Ваше Величество?
— Вы очень скромны мсье де Лаваль, и я не хотел бы, чтобы вы утратили это редкое качество, ознакомившись с придворной жизнью. Итак, вы полагаете, что ваши личные дела не могут иметь существенной важности для меня?
— Не знаю, почему они могут быть важны, Ваше Величество?
— Как зовут вашего дядю?
— Он кардинал Лаваль де Монморанси!
— Совершенно верно! Где он?
— Он в Германии.
— Ну да, в Германии, а не в соборе Парижской богоматери, куда я поместил бы его! Кто ваш кузен?
— Герцог де Роган!
— Где он?
— В Лондоне.
— Да, в Лондоне, а не в Тюильри, где он мог бы достичь всего, чего бы только хотел. Я удивлюсь, если после моего падения у меня найдутся столь же верные подданные, как у Бурбонов. Вряд ли люди, которых я обрек на изгнание, будут отказываться от всех предложений, ожидая моего возвращения! Пожалуйте сюда, Бертье,— он взял своего любимца за ухо ласковым жестом, столь характерным для Наполеона. — Могу я рассчитывать на вас, негодник вы этакий!
