Талейран снова улыбнулся своей добродушной и несколько загадочной улыбкой.
— Я питаю инстинктивное отвращение к браку, Ваше Величество! Вероятно, в этом сказывается наследственность,— сказал он.
Наполеон рассмеялся.
— Я забываю, что говорю с настоящим папой Оттоном,— сказал он. — Но я уверен, что будучи заинтересован в этом деле, могу рассчитывать на исполнение моей просьбы папой в отплату за то маленькое внимание, которое мы оказали ему во время коронации. Она умная женщина, эта мадам Гранд! Я заметил, что она серьезно всем интересуется.
Талейран пожал плечами.
— Не всегда присутствие ума в женщине дает ей большие преимущества, Ваше Величество! Умная женщина легко может компрометировать своего мужа, тогда как тупоумная может оскандалить только самоё себя.
— Самая умная женщина эта та, которая умеет скрывать свой ум! Во Франции женщины всегда опаснее мужчин, потому что они всегда умнее. Они не могут представить себе, что мы ищем в них сердца, а не ума. А когда женщины оказывают большое влияние на монархов, то это всегда ведет последних к падению. Например, Генрих IV или Людовик XIV: это всё идеалисты, сентиментальные мечтатели, полные чувства и энергии, но совершенно нелогичные и лишенные дара предвидения люди. А эта несносная мадам де Сталь! Вспомните-ка ее салон в квартале Сен-Жермен. Бесконечное трещание, болтовня, шум этих собраний устрашают меня больше, чем флот Англии. Почему не могут смотреть они за своими детьми или заниматься рукодельями? Не правда ли, какие отсталые мысли я высказываю, мсье де Лаваль?
Трудно было ответить на этот вопрос, и я решил промолчать.
— В ваши годы вы еще не могли приобрести достаточно жизненного опыта,— сказал Император,— позднее вы поймете, что я говорю о том времени, которое вспомнили и вы, когда тупоумные парижане возмущались неравным браком вдовы знаменитого генерала Богарне с никому не известным Бонапартом. Да, это был чудный сон! Город Милан находился от Мантуи на расстоянии одного дня пути, и между ними расположены девять кабачков, и в каждом из них я писал по письму моей жене. Девять писем в один день, но только одно из них не было сладкой фантазией, а показывало вещи в их настоящем свете.
Я представлял себе, как хорош должен был быть этот человек, прежде чем он выучился правильно смотреть на вещи. Да, грустная штука жизнь, лишенная очарования, любви. Его лицо словно потемнело при этих воспоминаниях о днях, полных прелести и очарования, которых ему никогда не дала императорская корона. Можно почти с уверенностью сказать, что эти девять писем, написанные им в один день, дали ему более истинной радости, чем все его хитрости, с помощью которых он отторгал провинции за провинциями у своих соседей. Но он быстро овладел собою и сразу перешел к моим личным делам.
