Акела закончил рассказывать, а я еще минут пять подвывала. Вытирая выступившие слезы, заметила:
— А мне дядю этого жалко. Он ведь после этого случая наверняка импотентом сделался!
— Сам виноват — нечего такой дурной вкус иметь! Да и вообще, переодетого мужика от бабы отличить легче легкого. Так что мужик был клиническим идиотом. Ладно, пошутили и хватит. Пойдем-ка домой — за гитарой, и в родную 'Трубу'. А завтра еще пообщаемся.
— О-ки. А где мы? Ты знаешь, как отсюда добираться до Хижины?
— Сестренка, разуй глаза.
Я послушно разула органы зрения. мой хитрющий братик умудрился тихой сапой, под свой рассказ, подгрести меня почти вплотную к дому. Вот и спина Федор Михайлыча виднеется в отдалении, и колокольня Владимирского собора. Ну, пройдоха…
В этот день я позволила себе не работать, не 'аскать'. Просто бродила по городу, по любимым местечкам и незнакомым закоулочкам. Вдоль Исаакия, мимо Манежа, по Новой Голландии… сквозь весь Васькин остров… вдоль речки Смоленки, петляющей, совсем не питерской, таинственной от соседства с кладбищем… К ночи забрела во дворик Кунсткамеры: запомнилось со слов Спутника это место, как одно из тех, где любит бывать Дух Питера в своей страшненькой ипостаси.
Никого там конечно не было — только восемь каменных истуканов и один пустой постамент. Прежде я не бывала здесь, но кое-что слышала: скажем, мифическую историю о сотруднике музея, у которого сын умирал от рака. Будто он окропил ацтекских божков своей кровью, и сын выздоровел. А однажды их якобы выкопали и хотели куда-то переместить, но за ночь во дворике высохли все кусты и деревья, и божков срочно водворили на место. Еще говорили, что это не настоящие божки, а их бетонные копии (что звучало правдоподобно: подлинную древность давно бы сперли), но магическая мощь все равно присутствует.
Я размышляла какое-то время, не последовать ли примеру того сотрудника: надрезать руку, поделиться кровью — ну, хоть с той симпатичной тетушкой с двумя веретенами, или с пузатиком с веселым черепом и пристальными глазами, или с клыкастым и щупленьким. И попросить их… о чем? Чтобы исчезла опухоль? Чтобы я стала богатой и успешной? Но ведь это ацтекские божества. Чужие, злобненькие. Тому клыкастому на его родине, кажется, приносили в жертву свежеободранную человеческую кожу. Вряд ли эти ребятки ничего не потребуют взамен. А потребовать с моей жалкой персоны особо нечего — душу, разве что. Да еще — болтовню со Спутником. Да красивые сны…
