– Ты чей? – наконец нашлась спросить.
– Быков, Петр, – так же коротко ответил парнишка.
Полина замерла по-заячьи. Сын хозяина всех промыслов, всемогущего, грозного Никифора Быкова! Как же ей говорить с ним? Ох, правду молвит пословица – князь не огонь, а близ него обожжешься!
– Ну, что ты заполошилась, ровно я и не человек? Мне побыть с тобой охота. Пугливая ты какая, словно птица...
– Чайка?
– Зачем чайка? Чайки наглые, как торговки. Ты птица малая... Не бойся меня, хорошо?
– А ты не обидишь?
– Я тебя никогда не обижу.
Но как только показались в виду бараки – Полина попросила, пожимая плечами:
– Ты ступай теперь. Тут рядом. А то казармы близко. Молва пойдет нехорошая.
Петр ничего не ответил, отступил в темноту. Он и сам робел – не увидел бы отец. Зажился он на промысле и взял к тому обычай обходить свои владения и с утра, и в полночь. Да и вообще странен стал в последнее время – меньше пил, не бранился с матерью, не шумел на сына. Петр Никифорыч и помыслить не мог, что завелась у отца тайная зазноба, а узнал бы, не поверил и посмеялся. Какая такая любовь у рыбопромышленника Быкова? Ан нет: пленила его сердце лихая бабенка Ульяшка. Казалось бы – что ему в ней? Такую ли кралю мог бы себе обрести? Завел бы, чтоб белая, пышная, чтоб в глазах томность, в ручки веер, а сама вся в шелках и в духах! Но такие приелись, не трогали в соли-чешуе закосневшую душу Быкова. Притворства манерного он довольно нагляделся. А Ульяну полюбил – за злобу и дерзость, за горячие без притворства ласки... Вот и шлялся теперь по промыслу без покоя, не с кем ему было поговорить о своей присухе. Ждал времени, когда придет к нему в назначенное место Ульяна Солодкова.
– Ты что ж манежишь меня, дерзкая бабенка! – попрекал он ее.
А она, раскинувшись, лежала, бесстыдно обнаженная, на груде рыбацких сетей, и сухое ее, поджарое тело с острыми грудями никак не походило на тело, двух детей выносившее и вскормившее! Лежала и хохотала:
– Я вам, Никифор Петрович, за любовь благодарна, и сама люблю вас всей душой. Да только не беспамятная я. У меня – муж и дети, у вас – жена и сын. Закон не переступишь...
– К черту закон! – рычал Быков. – Деньги – вот настоящий закон! Уезжай со мной! Выстрою тебе хоромы... Хошь – в Царицыне, хошь – в Саратове, да где скажешь! За границу поедем – хочешь? В дальние страны? Дура ты баба!
– Да на что мне ваши страны, – махала рукой Ульяна. – И нечего меня дурой бранить, поумнее многих буду. Какие мои годы? Дочь вон уже невестится. Надоем я тебе, Никифор Петрович, состареюсь, и бросишь ты меня, сироту, на чужбине...
