Когда народу продемонстрировали очередного кособокого полутрупа, и городские, и выселковские, разочаровано матюгнувшись, пошли авансом пропивать его скорогрядущие похороны с неизменным многочасовым концертом симфонической музыки. Эта музыка была им резко не по сердцу, поскольку они трепетно обожали Людмилу Зыкину и Валечку Толкунову.
Когда ожидаемое произошло, теткин муж, хитро улыбаясь, погрозил пальцем – то ли Маше, то ли еще кому-то, мол, скоро будут совсем новые новости. Может, он что-то знал – все-таки подполковник в отставке, – но Маша слабо в это верила. На пенсию бы вовремя ей уйти – и то хлеб. И чтоб домашнее хозяйство новый кремлевский батюшка не урезал и налогами непосильными не обложил.
Те два года, что чехардились кремлевские мумии, прошли для Маши – да и для всех советских граждан – очень быстро. Стремительно приближалась благодатная пенсия, последний год пошел… Вадик, сыночка любимый, был при ней. Может, и неплохо, что он так и не мог забыть свою длинноносую, а может, понял, что мама-то его никогда не предаст, всегда любить будет.
Вовка, старший, существовал где-то – как за глухой стеной. Оттуда изредка доносились невнятные, односложные возгласы, для Маши обозначавшие только то, что возвращаться домой он не собирается. Вцепилась в него эта Зойка мертвой хваткой и не отпускает.
Там же, за этой стеной, подрастала неведомая «внучка», но Маша приучила себя про это не вспоминать. Думать о том, что, может быть, это все-таки Вовкин ребенок, а она, Маша, изначально и кругом не права, было очень противно. С чего она не признает невестку, которую даже никогда не видела? Одно время соседи ее спрашивали об этом, но, получив отпор в соответствующих выражениях, отстали, а теперь, поди, уж и забыли, занявшись, наконец, своими делами.
А в остальном все было относительно неплохо, главное, Вадик на сторону не смотрит, не гуляет.
Была ранняя, вялая и гнилая весна восемьдесят пятого года. Через полгода, в ноябре, Маше было выходить на заслуженный отдых, но она хотела работать и дальше. Так денежнее.
Но как раз в это время на Машу, уже почти спокойно взиравшую из своего стеклянного закутка на сновавших туда-сюда заводских девчонок и молодых бабешек, ее сменщица Клавдия обрушила новость… Такую новость!
Маша принимала смену, когда уходившая домой Клавка, чувствительно двинув ее локтем в бок, зашипела ей на ухо:
– Вон, вон, гляди, та Галька пошла!
– А мне что за дело? – недовольно ответила Маша, мельком оглядывая высокую женскую фигуру, медленно двигавшуюся в сторону заводоуправления. – Чего распихалась, шалава!
