Интерната при школе не было, и каждый ученик сам заботился о жилье и питании. Эго было довольно сложным делом. Не каждая семья принимала на пансион звонкоголосых мальчиков. Их образ жизни отпугивал степенных обывателей, привыкших вовремя вставать и вовремя ложиться. «Пусти одного в дом, самому жизни не будет», — говорили любители тишины и порядка. Им можно было сулить золотые горы за каморку и питание — предубеждение против учеников мореходного училища брало верх над всеми соблазнами. Но наряду с такими семьями находились и другие — они не боялись шума и беспокойства. Эти семьи охотно пускали учеников под свой кров; в некоторых домах они жили даже целыми группами. Где селилось четверо или пятеро таких парней, там затевался настоящий ад. По вечерам, наспех выучив наиболее важные уроки, они доставали музыкальные инструменты, играли, пели, дурачились. Собирались то в одном, то в другом доме. В тихом местечке подымался настоящий содом: кошачьи концерты на улицах, драки с местными парнями, вечная война с урядником Трейманом. Ясно, что в подобной обстановке о серьезных занятиях не могло быть и речи.
Зная об этом из личного опыта, Зитар поселил Ингуса отдельно, у Кюрзенов. Вначале, пока Ингус не понимал подспудных соображений отца, ему нравилась жизнь в тихом рыбацком семействе: отдельная комната, чистая, прибранная, никто не мешает заниматься, кушанье всегда подается вовремя. О чем еще мог мечтать молодой человек? Но, пожив здесь некоторое время и сравнив свою обстановку с обстановкой товарищей, Ингус почувствовал неудовлетворенность. Жизнь в Кюрзенах стала казаться ему слишком тихой и монотонной. Не может же молодой человек все свободное время просиживать за книгами! Какой интерес растягивать мехи гармони, если нет слушателей, понимающих твое искусство? Старый Кюрзен день-деньской торчит около сетей, чинит рыболовные снасти. Попробуй заговори с ним, слова не вставишь, когда он заведет бесконечные рассказы о прежних временах, об эстонцах и долгих зимах, о поездках в Ригу и потасовках в кабаках на большаке. Ингуса эти истории не интересовали. Молодой хозяин днем редко бывал дома, а жена его заботилась главным образом о том, чтобы Ингус ни а чем не чувствовал недостатка; ее волновало, достаточно ли посолен суп и не прохладно ли в комнате. Ее заботы об Ингусе распространялись настолько далеко, что она запрещала детям тревожить его, хотя, пожалуй, именно они — Фриц и Лилия — могли быть его товарищами. Фрицу исполнилось семнадцать лет. Летом он плавал на старой посудине, а сейчас помогал отцу в рыбной ловле. Лилия была одних лет с Ингусом, она окончила приходскую школу и сейчас брала уроки немецкого языка у жены аптекаря госпожи Гаусман, памятуя, что ученье — свет, а неученье — тьма. Встречаясь с Ингусом, она опускала глаза, а если он с ней заговаривал, щеки ее вспыхивали ярким румянцем и девушка отвечала так тихо и торопливо, словно спешила куда-то. Возможно, ее ослепляли блестящие пуговицы и штурвальное колесо, украшавшие мундир Ингуса?
