Одно время, казалось, Зитар совсем успокоился, и было похоже на то, что кругосветный скиталец стосковался по тихой гавани у родных берегов: довольно странствовать, довольно безумствовать! Обрабатывай землю и слушай по воскресным дням проповеди! Но по мере того, как затягивалась война и жизнь становилась с каждым днем труднее, в сердце капитана опять пробудилась старая тоска по морю.
Он часто уходил к устью реки и подолгу задумчиво смотрел на море. Ну что в нем особенного? Огромное пространство соленой воды, больше ничего. Но как манил, как звал туманный горизонт! Какими чувствами наполнялась грудь капитана! Другие ушли в море… старые товарищи и его собственный сын… Пишут письма, сообщая о своих делах. Их овевает бодрое дыхание моря. Мигают огни бакенов, гудят доки, и жаждущий моряк бросает шиллинг на прилавок пивнушки: «Уан биттер! Уан виски!» В бордингхаузах сидят на своих зеленых морских сундучках матросы в ожидании работы. А он?
Хорошо еще, что Зитар не совсем потерял связь с близкой его сердцу средой. Ингус после каждой поездки присылал письма то из Архангельска, то из Саут-Шилдса, то из Гулля; иногда вкладывал в них фотографию, свою или всего экипажа; нередко это была просто открытка с видом далекого иноземного порта. Письма его отличались простотой и скорее носили характер служебного сообщения о грузах, об условиях рейса и предстоящих поездках. Но именно эта простота, эти сухие деловые описания живее воскрешали в памяти капитана желанные картины его былой деятельности. Моряку не нужны рассказы об альбатросах и дельфинах, о солнечном закате и панорамах моря и портов. «В норвежских клипах был сильный туман. Шли на малой скорости… В Северном море получили трепку, ветер 11 баллов. Смыло палубный груз и сломало поручни. Лебедка № 2 вышла из строя, и капитан в Гулле объявил морской протест…»
Прочитав это, Зитар отчетливо представлял себе, какими должны быть норвежские скалы во время туманов. Перед его мысленным взором вставали темные силуэты верхушек гор, смутно виднеющиеся сквозь густую завесу молочно-белого тумана; ему казалось, что он слышит вой сирен, звон колоколов на судах и журчание воды, рассекаемой пароходом, медленно пробирающимся между подводными камнями. Матросы, закутавшись в штормовые плащи, стоят на баке и наблюдают за морем. Вахтенный офицер озабоченно шагает по мостику, а капитан каждые четверть часа бегает из каюты в штурвальное помещение и обратно. Да, Зитар представлял себе это и представлял еще многое другое, о чем ни слова не упоминалось в письме сына. Сидя на скамейке для сетей, он мысленно вел чужое судно через лабиринты фиордов и бушующие волны Северного моря, и у входа в гавань его охватывало чувство субботнего покоя. Доки, далекие доки, лоцманские катера и коробейники с чудесными товарами для истомившихся моряков… «Хэллоу, бойс» и «Сон оф э бич», белье, развешанное для просушки между мачтами, и звуки мандолины в вечерней тишине. Прекрасная суровая жизнь! Капитан Зитар, неужели твой якорь навсегда брошен на тихом рейде?
