Потом я нашел ее на заднем крыльце. Солнце свалилось за колоннаду деревьев, за черные кроны, светили кисельные облака. Анна морщилась и разглядывала вино. Дело, конечно, не в фотографии и не в чьем-то любопытстве, — я помню, как она ревела, когда нас не пускали на море или когда наш змей упал в воду, а мы хохотали, дело в том, что она ожидала наших побед.
— Не болтай! Ты прикидываешься, ты — трус, ты не можешь никогда прекратить это свинство. Отстань! Тебе на нас наплевать, ты хочешь быть хорошим для всех, а так не бывает. Не трогай меня! — Она соскочила вниз, пихнула ведро. Старушка Вера Яковлевна вылетела из шезлонга и попрыгала в дом, — соседи уже разбегаются! Анна снова попробовала и сморщилась: — Ну и пусть, пусть они знают, что ты — свинья. А мне чего… я не прикидываюсь великодушной. Черт, где вы купили такую заразу? — но оглянулась: стриженый газон, дорожка, справа от двери черные клематисы — крупные, много, слева — какая-то круглая подушка, — отсюда неизвестно. Странное дело, почему у них все растет: яблоки, цветы, чуть ли не груши? Мы с Папашей знали наперечет, что у них в саду, что внизу, в мансарде, на кухне. Мы только не могли разглядеть лицо этой девушки, которая открывала запор у себя на спине. Папаша как-то смотрел, смотрел и говорит: «Это жимолость».
Но не надо ни вырывать, ни кричать — пусть смотрят: ровная кромка прибоя, ровная дюна, четкая челка сосен, и какие-то козявки, наверно, дети, что-нибудь тянут или закапывают свои сандалии, — катастрофа произошла здесь, обломки все смыло, а эта фотография, которую нам вернули в военкомате, — всего лишь уведомление, свидетельство того, что они достигли берега. Плакать и причитать над ним — это значит не понимать судьбы.
Теперь Лариска не говорит: «Вы очень похожи», — как тогда, когда я успокаивал себя тем, что штаны мои здесь и я могу выпрыгнуть в окно, едва они будут подъезжать. Кто знал, что Гаврилыч умеет обходиться без смены сорочек, что можно побриться в парикмахерской? Они тогда позвонили утром, она была уже в свитере, а я бегал, разыскивая ключи, сумку, и Папаша прокричал откуда-то издалека, что у них все в порядке и чтобы я почистил ружье. А где оно?
На переднем сиденье мы нашли под тряпками бедную утку с закрытыми глазами. Лариса осторожно принюхалась: «Интересно, она не испортилась? Я никогда не пробовала дичи», и мы рассмеялись: ну куда нам ехать, зачем? Но все равно поехали, бросили утку в холодильник и поехали кататься по пустой улице, крутиться вокруг курзала, заехали в магазин, потому что что же — одна утка и все? А гарнир, а закуски? — накупили целую корзину.
