– Оставьте лесть, господин, – кухарка вымученно улыбнулась. – У меня сегодня нет настроения.
– Ладно-ладно, – я успокаивающе поднял ладонь. Повернулся к графу: – Дорогой друг, не подождете ли меня полчасика-час?
– Хоть два, – отмахнулся Баглентайт. – Можете гулять где угодно. Но до того времени, пока у меня не закончится амброзиум. И возвращайтесь к обеду – нам надлежит зарегистрироваться на Конвенте. Перед регистрацией участников мне надо привести себя в порядок. Больше пить не буду. До ночи… Потому привезите мне немного пива. Бутылок десять, не меньше.
Пить он больше не собирается, ха! Десять бутылок пенного ему подавай. Да он на Конвент приедет пьяным в хламину! Надо его выручать.
– Скажите, а где вы так пристрастились к огненной воде? – из любопытства спросил я.
– Тяжелое детство… – размыто ответил посол.
– На вашем месте я не стал бы злоупотреблять.
– А я не злоупотребляю, – промычали из бокала с амброзиумом. – Я лечу испорченные плаванием нервы. Дома, кроме пива, – ничего.
– Вам необходимо знать, что алкоголь очень пагубно влияет на здоровье, – начал я назубок заученную проповедь. Ею начинался полуторачасовой ритуал кодирования от алкоголизма.
Сульма поморщилась, похрустев окаменелыми губами, но смолчала. Ей тоже не нравилось присутствие в доме такого позорного пьяницы. В глазах кухарки явно читалось: «Вылечите его, господин Ходжа, не то он дурно повлияет на Малыша; ребенок сейчас очень впечатлителен».
На восьмом ходу – то есть кодирующей реплике – граф закрыл глаза. Я обрадовался, что гипнотический транс таки одолел демона (особенности работы демонского мозга до сих пор не изучены). Но нам помешали.
– Любимая! – В кабинет ворвался леприкон, едва видимый за гигантским букетом призрачных роз. – Прости меня, грешного! Воистину люблю тебя больше всего на свете, н-да. Прости…
С этими словами Лумиль картинно грохнулся на колени перед опешившей Сульмой.
– Понимаешь, – горячо зашептал влюбленный дворецкий, – от этой женщины несло какой-то магией! Господин Ходжа даже язык вывалил. А я сдержался!
Я не помнил, терял ли когда-нибудь мой язык достоинство при виде красивой женщины. Но бедного Лумиля надлежало поддержать. Потому стерпел и не взорвался оскорбленной тирадой.
– Прости меня, любимая… – продолжил леприкон, обнимая колени кухарки. – Только тебя одну. Слышишь, только тебя!
– Старый дурашка, – Сульма очень мило улыбнулась! Прямо-таки расцвела на глазах, будто призрачная роза в третье полнолуние. – Но я тебя тоше люблю, дурачок.
