Откидывая подобные «общефилософские» мысли, я снова и снова заставлял себя возвращаться к размышлениям о насущном. В один из дней, примерно неделю спустя от прибытия в Юрьев, я самого утра болтался в комнате телеграфистов, то падая на стул, то неспешно прохаживаясь вдоль окон, задернутых тонкой, пропыленной годами тюлью. Воейков и Фредерикс отсутствовали. Сопровождающие лица, исключая нескольких стрелков конвоя, размещались в вагонах царского поезда, однако я, желая в эти критические для страны дни получать новости из первых рук, решительно отказался возвращаться к себе вагон-салон. Под царскую опочивальню приспособили кабинет местного коменданта, на диване которого я проводил долгие ночные часы бессонницы и стремительно несущиеся дни, рядом с громоздким аппаратом связи.
Иногда, отрываясь от текущего управления военной операцией, состоявшей на данном этапе в согласовании многочисленных перемещений армейских подразделений в Юрьев с фронтов, я позволял себе немного отвлечься и побыть обычным человеком, а не руководителем гигантской военной машины. Более всего в этом смысле меня занимал граф Фредерикс, тяжело раненный во время прорыва бронепоезда с достопамятной станции Дно. Я заходил к нему в «санитарную», врач набрасывал мне на плечи белый халат и я смотрел на старческое лицо, рассеченное многочисленными морщинами и ужасными шрамами, оставленными каленым стеклом.
Фредерикс чувствовал себя плохо, однако отлежавшись, мог говорить, и мы беседовали с ним на разные отвлеченные темы. Я рассказывал ему пошлые, бородатые анекдоты, неизвестно откуда всплывшие в памяти ископаемого трупа, найденного во льдах из Антарктиды, и мы добродушно смеялись. Министр двора — превозмогая боль в рассеченном до костей лице, его собеседник — превозмогая ужас от творящихся в столице народных волнений.
В один из визитов, впрочем, мне стало совсем не до смеха.
— Как чувствуете себя, граф? — спросил в тот день я, заглянув в палату к старому царедворцу. — Надеюсь, примите своего постылого сюзерена?
Тот слабо пошевелил рукой в ответ.
— Ну … если вВы обещаете не заговорить меня до смерти, Ваше Величество, — улыбнулся Фредерикс под бинтами.
Я вошел, посмотрел на него и тут же остановился, пораженный странною мыслью.
Глаза моего министра, обычно веселые и радостные при появлении обожаемого монарха, показались мне злыми и черными.
Я окинул его взглядом еще раз:.
— Что-то случилось?
— Да. Я хотел бы приватно поговорить.
