— Как обычно. Лучия Толомелли платит мне, чтобы знать правду. А у правды нет такта, так или иначе, но ее приходится говорить.
По радио крутили песню из музыкального архива программы «99 Posse», а я с отвращением смотрела на улицу.
— Ну почему все время идет дождь? Дождь, чтобы его оценить, должен быть как манна небесная, чем-то особенным..
Тим сделал тише радио: было слышно, как щетки скребли по стеклу.
— Смотри, дождь прошел.
Прежде чем выйти из машины, он напомнил, что он и его сестра Фьёренца сегодня устраивают что-то вроде вечеринки.
— Ты же знаешь, мне не нравятся вечеринки, — фыркнула я, склонившись над рулем.
— Послушай, там будет не только молодежь, но и друзья Фьёры и пара моих преподавателей, — уговаривал он меня.
— Что ж, в таком случае я просто должна прийти.
— Если хочешь, захвати с собой эту угрюмую… как ее там, Кристина Риччи…
— Ее зовут Гайа, и она очень одинокая девушка.
— Ого, в тебе проснулся материнский инстинкт?
— Да пошел бы ты к черту, Тим.
На вечеринку к Тиму я пришла в штанах цвета хаки, специально предназначавшихся для светских случаев; Гайа, напротив, была в черной кофточке под горло без рукавов и в облегающих джинсах; свои большие и темные глаза она подвела в стиле двадцатых годов, а губы, намазанные черной блестящей помадой, казались двумя колыхающимися кляксами на молочно-белом лице.
Фьёренца с улыбкой встретила нас, поблагодарила за бутылку красного вина санджовезе и повела в гостиную, устеленную коврами, заставленную диванами и с современными картинами на стенах. В комнате толпилось довольно много людей, звучала композиция группы «Coldplay»; на стеклянном столе стояли бутылки со спиртным, блюдо с бутербродами, пиалы с оливками и фисташками.
Фьёренца работала в арт-галерее. У нее были аспидно-черные волосы, миндалевидные глаза, а на лице все еще держались следы солнца Балеарских островов, где она недавно провела свой отпуск. Гости курсировали между стеклянным и деревянными столиками с соками. В комнату Тима, на антресоль, вела лестница, по которой он теперь спускался: в выцветшей плюшевой рубашке, привычных джинсах и с мешками под глазами.
— Чао, — бросил он мне и Гайе тоном человека, проснувшегося только под вечер, и плюхнулся на диван, положив ноги на подлокотник.
Я осмотрелась.
В углу сидела девица в брючном костюме в мелкую полоску и разговаривала с главным редактором местной газеты. У этой подруги Фьёренци было долговязое тело подростка, хотя ей уже перевалило за сорок. Я с завистью вздохнула. На персидском ковре устроилась Виола, блондинка, которую вот уже несколько недель Фэдэ и Тим не могли поделить.
