— Про Фелицату с ее иезуитом? — говорит Вальбурга.
— Да нет, какое там. Что им за дело до иезуита с блудливой монахиней! Должна сказать, что в жизни бы не легла в постель с иезуитом, а если на то пошло, так и вообще со священником. Когда мужчина раздевается — это еще туда-сюда, но если он разоблачается — извините!
— Такие томасы обычно путаются со студенточками, — замечает Вальбурга. — Не знаю, что ему далась Фелицата.
— Томас ходит в светском, и с Фелицатой он раздевается, а не разоблачается, — замечает Милдред.
— Мне надо решить, — говорит аббатиса, — как отвечать на второй вопрос в письме из Рима. Он поставлен очень осторожно. Их явно обуревают подозрения. Они хотят знать, как уживается у нас приверженность суровому затворническому Уставу с курсом электроники, которым мы заменили ежедневное вышивание и переплетные работы. Они интересуются, почему мы не можем смягчить устарелые правила, как это делают в других монастырях, раз нам нипочем даже такие новшества, как электроника. Или наоборот: почему мы ввели изучение электроники, если мы так упорно держимся за старину? Как вы понимаете, они намекают между строк, что монастырь прослушивается. И очень напирают на слово «скандал».
— Это ловушка, — говорит Вальбурга. — Это письмо — ловушка. Расчет, что вы так или иначе попадетесь. Можно нам посмотреть письмо, мать аббатиса?
— Нельзя, — говорит аббатиса. — Чтобы вы чего-нибудь не ляпнули на допросе и могли бы присягнуть, что вы письма не читали. А ответ мой я вам покажу, и вы так и скажете, что читали его. Чем больше правды и чем больше путаницы, тем лучше.
— А нас будут допрашивать? — говорит Милдред, скрестив ладони у горла под белым чепцом.
— Почем знать, — говорит аббатиса. — Так что же, сестры, как вы предложите убедительно согласовать наши занятия и наши строгости?
Монахини сидят молча. Вальбурга смотрит на Милдред, а Милдред глядит на ковер.
— Что-нибудь с ковром, Милдред? — спрашивает аббатиса.
Милдред поднимает глаза.
— Нет, с ковром ничего, мать аббатиса, — говорит она,
— Прекрасный ковер, мать аббатиса, — говорит Вальбурга, глядя на густо-зеленую топь под ногами.
Аббатиса склоняет набок голову в белом чепце и тоже любуется своим ковром. И произносит со сдержанной и нескрываемой радостью:
И слаще, чем зеленый цвет.
Другого цвета в мире нет
[3].
Вальбурга ежится. Милдред глядит в губы аббатисе, словно ожидая какого-то продолжения.
— Так как же мне отвечать Риму? — говорит аббатиса.
