Седина в голову - Владимир Фёдорович Топорков

Утро было ветреным, стылым – даже через закрытые окна Михаил Петрович Коробейников ощущал холод, видел, как раскачивались верхушки берёз, только-только покрывшиеся бледно-зелёной листвой. Лохматые облака почти касались верхушек, причудливо закручивались и рассыпались на космы, похожие на дым. Погода словно добавляла мрачности, давила тяжёлым прессом на настроение, без того пасмурное и тоскливое.

Пожалуй, первый раз в таком состоянии уезжал из дома Михаил Петрович. От бессонной ночи разрывалась на части голова, ломили в запястьях руки, в душе словно вспыхнула война, такая неожиданная и ожесточённая. С одной стороны, Коробейникову надо давно было решиться на этот шаг, потому что с каждым днём он чувствовал, как слабеет, словно погружается в какой-то прожигающий насквозь сосуд, и когтистая болячка в самый неподходящий момент впивается в тело, будто хищная птица, тащит на себя все внутренности. Иногда по ночам, когда боль казалась нестерпимой, Коробейников метался по койке, словно пытался найти уголок, который бы согрел, утихомирил нарывающий живот. В такие минуты хотелось поскорее уйти, скрыться, умереть – одним словом, сделать что-то такое, чтобы больше не мучиться, не изнывать от тоски, от болей в сердце, острых, как шило.

С другой стороны – душа просила жизни, радости, человеческого общения. Умрёшь – и мир, где светит солнце, где радует тепло, внук, который у Коробейникова был любимым, исчезнет навсегда, канет в какую-то тьму, космическую бездну, превратился в неосязаемую пыль. Правы мудрецы, которые считают, что человек живёт до той поры, пока живёт память. Но память категория непостоянная, она имеет свойство стирать всё пережитое, тугой непроницаемой пеленой закрывать даже лица близких друзей, товарищей, а не только тех, с кем был знаком шапочно, по работе или по жизни.

Впрочем, бывают такие мгновенья и люди, которые постоянно в голове, в сердце, словно глубокие борозды о пережитом. Десять лет назад умерла жена Коробейникова Надежда, а мозг сохранил её облик, речь, походку, каждую чёрточку на лице. И, наверное, поэтому она часто снится ему во сне, говорит, как с живым, спокойно и размеренно, как умела говорить только Надежда. Голос её, бархатный, ласкающий, не исчезает даже тогда, когда Коробейников просыпается, пустыми глазами впивается в темноту, словно ждёт, как жена приблизится, наклонится, обдаст своим дыханием.

Вот и сегодня в короткие минуты сна, если можно считать сном эти мгновения забывчивости, Надежда стояла над ним, как изваяние, словно благословляла его. Вспомнилось, что так стояла она на вокзале в сорок первом, когда уходил на фронт. На станции Грязи, откуда отправлялся эшелон, в воздухе вроде застыл запах гари, пороха и даже хлынувший ливень не истребил это ощущение. Хлестали тугие струи, а она стояла, какая-то раздавленная, смятая, и только блеск в глазах подчёркивал её веру в жизнь, надежды на будущее…