«Эндури-ама,[21] не слушай его, он с горя говорит, — шептала девушка, подкладывая дрова на тлевшие угли. — Ты же знаешь, видишь, как они живут, у него отец пропивает всю добычу. Не слушай его… Он хороший, но не слушай…»
Пота поднялся на ноги и зашагал к оморочке — он с этой зорьки решил приняться за кропотливое собирание богатства на тори. В оставшиеся дни он бил то лося, то косулю и коптил мясо, засыпая от усталости возле густо дымящих костров. Неудачливый Полокто лакомился почками, печенью и мозгами, до сахарной белизны обгладывал кости и похваливал молодого охотника:
— Удачливый охотник, ловкий. Тебе что, на ружье звери бегут, что ли? Слышите, нэвуэнэ,[22] в наш бы большой дом такого охотника, он вдвоем с Пиапоном всех бы прокормил.
Пота отворачивался от разговорчивого Полокто и, будто по делу, отходил от костра.
— Что с тобой, Пота? — допытывался его друг Калпе, который ездил его напарником вместо Дяпы. — Ты почему мало стал говорить? Шутить не шутишь.
— Пота, когда дорасскажешь сказку? — приставала Агоака, хитро посмеиваясь. — Твой мэргэн[23] женился только на двух шаманках, он еще не добрался до врагов отца.
Пиапон, как всегда, молча просиживал у костра, задумчиво сосал клокотавшую трубку и только однажды спросил:
— Зачем тебе столько мяса? На зиму уже готовишь?
— Нет, русским буду продавать.
— Продавать? Для продажи губишь столько лосей?
— Деньги нужны, — с неожиданной злостью ответил Пота.
Пиапон исподлобья глядел на молодого таежника и думал:
«Отец все пропьет, зря стараешься на его желудок».
Заготовители вернулись в стойбище с богатым запасом бересты, с толстыми кругами гибких корней, которыми женщины сшивали туески, края матаха и коробок. Привезли они и копченого мяса.
Мать Поты, обливаясь потом, носила в пустой, пахнущий мышами амбар связки копченки, туески белого комкастого сохатиного сала.
— Как отец обрадуется, когда увидит мясо, — шепелявила она беззубым ртом. — А я только глазами ем, десны болят.
Пота в берестяной коробке спрятал драгоценные панты под свое изголовье, за загнутой к степе циновкой. Отдохнув, он прихватил желтые черепа лосей, изюбра и понес в зеленую рощу. Колючие кусты царапали руки Поты, но он продирался сквозь них к невысокой сухой дикой яблоньке, на сучьях которой висели выбеленные солнцем, обдутые ветрами, прополосканные дождями, белые черепа медведей и принесенных в жертву эндури свиней. Это было семейное священное дерево — пиухэ. Пота знал, что на пиухэ не развешивают черепа лосей, изюбрей, но ему лестно было посмотреть, как будут выглядеть черепа впервые добытых им зверей. Он встал на колени, помолился священному дереву, повторил клятву и развесил черепа.
