Не вставая с колен, Романов проковылял к трупу Самарина. Протянув руку, он погладил труп Евгения по голове.
— Женька-Женька! — прохрипел Виктор. — Я помню. Ты не любишь замкнутое темное пространство. Потерпи, братишка. Я скоро тебя отсюда вытащу. Скоро. Осталось совсем чуть-чуть. Только отдохну немного. Видишь ли, я руку сломал.
Он нервно рассмеялся, сотрясаясь всем телом. По щекам опять побежали слезы.
— Представляешь! Я сломал руку. А она тогда сломала ногу и плакала. Я тогда понял ее состояние, но не до конца. А сейчас… А сейчас я сам попал в точно такую же ситуацию. Это все твой солнцеворот. Понимаешь? Это он мне все объяснил.
Романов на некоторое время замолчал, словно собираясь с новыми силами, вытер, точнее, размазал по грязным щекам слезы и опять погладил бойца по голове.
— Понимаешь? Она была точно так же, как я сейчас, зажата в темной пещере небольшого гарнизона. Словно в камере. А гарнизон и есть темная пещера. Мы, люди, жившие и служившие там, и есть та самая темнота окружавшая ее со всех сторон. Понимаешь? Ты все понимаешь. Она была одна живая среди трупов. Они, то есть мы, были для нее мертвыми. Мы двигались, ели, пили, разговаривали, но были трупами. Потому что мы не жили, а лишь присутствовали в ее заточении, будто ходячие призраки. Даже я. А ей нужны были живые люди. Ей нужны были жизнь, свет, воздух, свобода. Как и мне сейчас. Если бы я тогда все понял сразу, а не домыслил теперь, я бы в доску для нее расшибился. Я бы тогда бросил бы все к чертовой матери, ушел бы со службы и уехал бы с нею. Точнее увез бы ее подальше от этого кошмара. Но… Теперь я сам в таком же положении.
— Да, и ты теперь свободен окончательно от своих родителей, — продолжил Романов после небольшой паузы. — Они теперь не смогут лезть в твою жизнь. Хотя напоследок, они могут тебя похоронить на том кладбище, которое тебе не по вкусу. Зато тебе не придется жениться на этой дочери дипломата, которую ты в глаза не видел. Ты теперь свободен, Женька. Ты свободен.
Он снова рассмеялся, но в этом смехе уже не было истерики. Это был смех человека, который узнал, наконец-то, смысл жизни. Наверное, так смеялся Архимед, когда бежал голым по Сирокузам с криком «Эврика!». А потом, он вдруг резко оборвал смех и стал серьезным. Странно, но смех прочистил горло и его голос больше не был хриплым. Голос окреп. И сам романов тоже теперь казался набравшимся новых сил.
— Я выйду отсюда, братишка. Я поеду к ней, своей жене, упаду в ноги и попрошу прощения. Хочешь, я зайду к твоим родителям? Я знаю, что не хочешь, но придется. Какие ни есть, а они все-таки твои родители и имеют право знать, как ты погиб, где. А я не боюсь посмотреть им в глаза. Я уже ничего не боюсь. Ладно, Женя. Мне пора копать дальше. Ты лежи. Не волнуйся. Я нас откопаю. Отдыхай, моя совесть.
