Он уже не мог орать. Он просто хрипел и выплевывал слова, как отхаркивают изо рта сгустки слюны, крови и пыли, забившими горло. Он забыл о том, что у него сломана рука, его уже не беспокоило это. Сейчас он вообще не мог думать ни о чем. Мысли куда-то улетели вместе с исторгнутыми из организма словами. Даже слезы высохли сами, оставив о себе лишь воспоминание и мешки под глазами. Его тело сотрясала мелкая дрожь. Он упал лицом Самарину на грудь и прошептал непослушными, опухшими, резиновыми губами:
— Что же мне теперь делать?..
Через полчаса он пошевелился, словно каменная статуя начала оживать, словно вздрогнул базальтовый валун и стал разворачиваться, выпуская отростки. В холодных глазах бесконечная опустошенность. Шатаясь и прижимая раненую руку к боку, Романов, спотыкаясь, направился в сторону обрушившегося выхода из пещеры. Из его груди вырывался сухой хрип. Старший лейтенант вцепился здоровой левой рукой в торчащий из завала камень и потащил его на себя, пока тот с грохотом не свалился под ноги. Он тут же схватился за следующий, затем еще один и еще, и еще.
Он выковыривал и скидывал камни один за другим, пока не образовалась ступенька, приступок, на который можно было забраться и встать на колени. С исступлением, достойным бульдозера, копал и копал, рыча, скрипя зубами, хрипя. Лицо превратилось в черную неподвижную маску свирепости с оскаленными зубами и разбитыми в кровь губами.
Спустя час он все так же копал, то и дело, вылезая для того, чтобы выволочь очередной обломок скалы, выталкивая мелкие камни и песок подошвами изодранных в клочья берц. Потом еще час. Он не останавливался, не пил, не отдыхал, только копал и копал, раздирая ногти, совершенно забыв о приставленной к стене саперной лопатке, единственной оставшейся из пятнадцати.
Еще через час, совершенно измотанный, он опустился на созданную им кучу. Все тело трясло от напряжения; пот, словно вода в цементном растворе, связал пыль и песок вперемежку с кровью, покрыв твердеющей коркой кожу; левая рука, исцарапанная о камни, и правая сломанная, болтались, словно ветви плакучей ивы на ветру. Он долгое время дышал тяжело, затем дыхание стало выравниваться. Он закрыл глаза, лег на спину и съехал по куче до земли.
Казалось, он уснул или умер, но, спустя полчаса, он вновь пошевелился, скрипнул зубами и открыл глаза. Романов взял здоровой рукой валявшийся у ног и уже начавший слабеть фонарик, встал и поплелся в угол, где стоял накрытый котел с оставшейся водой. Он долго и жадно пил, встав на колени, проливая воду на себя, словно хотел остудить перегревшийся организм. Затем старлей стал рыться в стопке аккуратно разложенных еще Страховым, оставшихся вещей, откладывая в строну ненужные. Наконец, он нашел второй фонарь, обтер его и засунул в набедренный карман.
