— А у меня тоже беда, — пригорюнился Ероха-мастер, — я тоже не могу. Я годовую свою меру, от щедрот матушки-царисы мне назначенную, на осемь с половиной годов вперед выбрал, вот и не могу. Не с чего! А когда принесешь побрызгать на обновку, тогда — смогу! Я даже и один смогу, и с твоей долей тоже, бог даст, управлюсь!
Но тут уже солдаты вступились в разговор:
— Нельзя энтого, мастер! А когда нельзя — мы к тебе в дом гостя не допустим. Не положено!
— Тогда, — говорит Илюхе Ероха-мастер, — доставь того же провианту моим караульщикам. Теперь можно, солдатики мои?
— Теперь можно! — дают согласие те. — Разве только вот собачки наши в ту пору слишком загавкают!
— Ну, собачкам принесешь, Илюха, мяса фунта по три! — догадался мастер. — После того загавкают они либо нет?
— После того не загавкают! — уверили солдаты.
И наладил мастер свою красную шапку на голове и зеленый кушак на брюхе и пошел в завод исполнять Илюхин заказ, а про царскую брошку начальству сказывать, что она не сильно ладится у его: из неправильного камешка начата.
Ладно, коли так. Ну, а спустя время входит Илюха в свое поселение, в нынешнюю, сказать, деревню Лебяжку, в дом свой, а отец-то его, как сидел на печи кое-как складенной, так и свалился оттудова плашмя:
— Спаси и помилуй мя, боже, — мнится-то мне каково?!
И стал кликать старуху свою, и в два перста они начали креститься изо всех-то сил. После спрашивают:
— Может, он зрячий? Второй-то глаз твой, сын ты наш?
— Может, и зрячий! — отвечает Илюха родителям. — Мне нонче уже непонятно, который мой глаз темный, который — всевидящий! Так что, отец-мать, нам времечко терять недосуг — пошлите мы все трое в дом к невестушке моей, к Лизаветушке!
— Ты бы погодил, Илья! — говорят родители. — Ты, может, ослеп от двоих глаз с непривычки, вот и торопишься брать за себя жену новой веры, девку подорожную! Не радуйся, не веселись, не сотвори более того, что истинным богом дано тебе! Побойся лишнего, лишнее всё есть блуд и противу бога нашего!
— Нет уже, — отвечает Илюха родителям своим, — не для того великий мастер делал мне глазок, чтобы я после обратно закрывал бы его и не видел им и не ведал вокруг ничего! Где моя невестушка? Где она?
А она — и вот она, сама прибежала в Илюхину избу, слезами заливается:
— Испугалася я, Илюшенька, до смерти, как побежал ты в Алтай за глазком своим! Я боялася — погибнешь ты на далекой, на чужой стороне. Я себя корила-укоряла: ладно бы и так нам было — и двое в три глаза прожили бы не хуже людей!
