Только за Белостоком, на маленькой станции, батальон нос к носу столкнулся с их авангардом. Капитан отлично помнил приказ командира полка: с немцами в бой не вступать. Он и не собирался вступать, не имел таких планов.
Фашисты начали сами: обстреляли батальон из минометов.
— Остановились мы возле той станции, — рассказывал старшина, — и маракуем: как тут быть? И дипломатию нарушить нельзя, и попросить немцев со станции надо бы. Вот задачка так задачка. И вдруг слышим, что-то завыло над головами да ка-ак трахнет позади нас. Потом еще! Тут, братцы, нас злость взяла. Думали дипломатию разводить, а они нас из минометов. Комбат будь здоров! Голова! Не какой-нибудь службист. Развернул батальон в цепь, «сорокапяткам» приказал открыть беглый огонь по станции. И началось! Винтовки наперевес, ура и в атаку.
— И что?
— Ничего. Вышибли со станции.
— Страшно было?
— А про страх не думалось.
— А пули как свистят?
— Вжиу, вжиу.
— Веселая песня, — усмехнулся Игонин. — Попало капитану?
Капитан тогда закрепился на отвоеванной станции и послал донесение в штаб полка. Ночью примчался сам командир полка, расстроенный непредвиденным инцидентом. В маленькой тесной каморке дежурного по станции командир полка взялся распекать Анжерова за необдуманный шаг. А возможно, немцы специально спровоцировали бой? Фашисты есть фашисты. Капитан слушал, а потом спросил:
— Как бы вы на моем месте поступили?
Майор замолчал, с острым любопытством взглянул на Анжерова и улыбнулся. Тоже бы, наверное, не удержался.
Кончилась история благополучно. Фашисты сделали вид, что им не наставили синяков, а наши тоже помалкивали: чего ради гусей дразнить?
— Мы, знаете, как переживали за капитана? В ту ночь, когда приехал комполка, никто в батальоне не спал, — продолжал старшина и, глубоко затянувшись махорочным дымом, заключил: — Тогда в батальоне орлы служили, не вам чета!
— А чем же мы плохи? — спросил кто-то.
— Не говорю, что плохие, но до тех ребят вам далеко. По домам разъехались мои дружки...
— Мы тоже бравые ребята, — вставил Игонин. — Думаете, если у нашего Семена Тюрина рябинки на лице, так, значит, и солдат он плохой?
Бойцы засмеялись. Семен Тюрин, маленький воронежский паренек, покраснел. Старшина поднялся. Самусь взглянул на часы и скомандовал:
— Кончай перекур!
На бугре снова закипела работа. Лишь Игонин и Андреев не спешили приступать. Лейтенант подогнал их:
— Шевелись, шевелись! Не к теще на блины пришли!
Самусь не был кадровым офицером. Его призвали в армию в финскую кампанию. Маленького роста, щупленький, остроносый, он казался парнишкой, хотя ему подкатило под тридцать. Глаза серые, с медным отливом, понимающие. Бойцы частенько подтрунивали над ним — то гимнастерка великовата, то кобура с пистолетом неуклюже тянет книзу ремень. Но уважали за общительность, незлопамятность, хотя иной раз лейтенант мог излишне погорячиться, пообещать нарядов вне очереди.
