Степан, оставленный Кремером снаружи, этого не видел, и на его объяснения Кремер не мог рассчитывать. Несколько минут он молча рассматривал помешавшую кому-то старинную ендову, вальки с потускневшими рисунками, рассыпанные берестяные пастушьи рожки. Здесь было чем поживиться любителям старины!
Все же, подумал, Кремер, разгром в сарае — дело не их рук.
Сбоку, у дверей, стояла самодельная деревянная ступа, на ней он увидел затвердевшую недокуренную папиросу, мундштук которой ни в одном месте не казался примятым.
Кремер вышел на улицу. Несметная галочья стая не замедлила взлететь при его появлении. Морозный день проглядывался в потоке холодного неяркого света. Молоковоз покуривал у крыльца, привычно отставляя «Беломор» далеко от губ.
— Где вы вчера встретились с Игнатом Васильевичем? — спросил Кремер. — Он ведь вместе с вами сюда приехал…
— Когда я к тебе-то направился? — Молоковоз закряхтел. — Догнал он — тоже из Ухзанги шел… Лыж, гляжу, так и нет?
Шли часы. Об иконе по-прежнему не было ничего известно. Ко всему прочему без лыж из Торженги выбраться было невозможно…
— Поэтому и жив, что на озере. Пока находился у себя, в Коневе, процесс в толстых кишках два раза открывался…
Пенсионер сидел у окна, где утром его оставил Кремер, поглядывая то в окно, то на дверь.
— Смотрю я, действительно не любили вы Смердова… — начал Кремер.
— Демагог он, — Игнат Васильевич не удивился и не обиделся, — газеты читал, а делать серьезно ничего не собирался. И работать никем не хотел, кроме как стадо гонять. Мужики и бригадиром предлагали, и в сельсовет…
— Верующий был?
— Иной раз и вспомнит бога от скуки.
— Он так безвыездно и жил здесь?
— В Каргополь ездил. По-за тот год приезжали к нему из Ленинграда. Еще люди были…
— Вот как?
— Иконка у него, от деда досталась. А тот от своего деда получил…
— Хороша? — Кремер остановился, боясь вспугнуть разговор. — На Севере был и икон не видел…
— Икона и есть икона. «Годится — богу молиться, не годится — горшки накрывать», — Кремеру почудилась в ответе деревенская хитрость.
— Как они со Степаном жили?
— Степка простяга, когда трезв. Пьяный — другое дело. Раз на меня набросился: показалось, я его курмы проверяю!
— Вспыльчив?
— Потом, правда, переживает. Гордый — чтоб первому подойти. Когда уж не выдержит, скажет: «Рубль есть?» Вроде, значит, отошло у него.
— Долги отдает?
— Это обязательно: у нас заведено, чтоб без воровства. На Севере мужики самостоятельные — всю жизнь без помещиков жили.
