Тяжело бухнула дверь. На пороге стоял Степан.
— Нельзя ехать. — Он снял шапку, прелые волосы торчали во все стороны. — Лыж нет!
— Нет? — спросил Кремер. — Где вы их вчера поставили?
— Во дворе. В том и дело: где поставил — там нету. И твои, Игнат, пропали.
Пенсионер безучастно посмотрел в его сторону. Кремер махнул рукой:
— Берите мои.
— Нету, — Степан почесал затылок, — всю избу перевернул.
— Быть не может!
— Посмотри…
По дороге Кремер устроил молоковозу настоящий допрос:
— Когда вы в последний раз видели Смердова?
— Во вторник вроде… — глаза Степана забегали.
— Зачем? Кто приезжал с вами?
— Один. Я газеты привозил.
— В какое время?
— Вечером, уже молоко свез. — Молоковоз, похоже, говорил правду.
— «Литературную газету» привозили?
— Убей, не знаю!
Кремер замолчал. Когда Степан, успокоившись, незаметно перевел дух, спросил:
— Что еще было, кроме газет?
Степан помялся.
— Спирт еще. Три поллитры.
— Откуда?
— Магазинный.
— Значит, пил Фадей Митрофанович?
— Спирт всегда нужен. — Он посмотрел на Кремера. — Может, гостей ждал?
Кремер нахмурился.
Вдвоем они осмотрели рудную избу — лыж нигде не было.
— К Фадею Митрофановичу надо идти, — Степан сбил шапку на лоб.
Проминая лыжню, через всю деревню пошли к дому Смердова.
— Он их на крыльце ставит…
На крыльце лыж не оказалось.
Кремер заглянул в окно. Напротив висела репродукция — «Русский шахматист Карманниковъ», рядом, на картине, толстенький, с невыразительным лицом ангел подавал горстку пухлых пальцев благообразному человечку с брюшком.
— Ангел выводит апостола из темницы! — громко, как глухому, объяснил Степан.
По бревенчатому пандусу поднялись в крытый двор, наглухо, как везде в этих местах, соединенный с домом.
Кремер ко всему присматривался, словно еще надеялся обнаружить икону.
Двор был невелик, в клети располагались необходимые в хозяйстве косы, березовые веники, припасенный для стен мох, брюквенное семя.
— От желудка, — пояснил Степан.
Двор, пандус, по которому въезжали в санях на второй этаж, незнакомая утварь и поделки отвлекали Кремера от той задачи, которую он поставил себе, входя в дом.
Смердов жил скромно, но не бедствовал. В старом ларе Кремер увидел два мешка белой муки и большой бумажный куль кускового сахара. Отдельно лежали сухари.
Ровный слой снежинок, рассеянных по клети, наводил на мысль, что последние несколько дней сюда никто не заглядывал. Зато в сарае перед Кремером предстали следы разгрома: тряпье выброшено из пестерей и разметано по полу, пустая кадушка перевернута. У порога валялся давно не чищенный, покрытый зеленью ковш. Пустое ведро смято и отброшено к ларю, квадратный зев которого закрывал выдернутый наполовину кургузый пиджак.
