А Фридриха вдруг пригласили - в качестве то ли экспоната, то ли патриарха - на какой-то крутой симпозиум в Вену*; он поехал из любопытства, окунулся в бурную и - вот странно - до сих пор веселую богемно-ученую жизнь, с удивлением обнаружил, что его имя внесено во все модернистские святцы (хотя там, скорее, скрижали), что его искусство не сдохло, как старая кляча, под забором с надписью Beatles**, a цветет, пышет здоровьем***, завоевывает площади и салоны; проводятся фестивали и трансконтинентальные перформансы, выросли новые звезды, и они, эти новые звезды, рады видеть Фридриха в своей цыгановатой компании... Орф вернулся в Веренинг в цветах и поцелуях, подписавшись на участие в нескольких выставках и акциях и полный желания разрисовывать втиснутого в его багаж бумажного змея: в тот год сто авангардистов Европы развезли по своим сусекам сотни змеев, чтобы разукрасить их - вдоль, вусмерть - и запустить через год в небо Парижа****. Орф - простим себе еще один претенциозный образ - благоухал.
______________
* Die Versammlung in Wien: aus Neuem in Neues. Wien, 1926.
** Впрочем, что это мы...
*** Никогда раньше нам в голову не приходило, что синтагма "пышет здоровьем" как-то сильно похожа на синтагму "ссыт кипятком". Впрочем, нам и сейчас это в голову не пришло.
**** Еще одно приятное совпадение: когда мы работали над статьей, мы узнали, что точно такую же акцию провели в 1990 году известные художники из 44 стран.
О Наташе Верещагиной он почти забыл; увидев ее на улочке Веренинга в сопровождении бывшего декадента, а ныне пьяницы из русской тусовки, Орф вспомнил, что почти забыл о Наташе. Он поздоровался - почему-то смущенно, она чуть слышно ответила, спрятав глаза. Он нашел их, резко переступив Наташе дорогу и заставив ее вскинуть голову: он догадался, что надо сделать именно так. В глазах он прочел - ох, надоело оправдываться: прости, читатель, наши банальные обороты: мы не художники: а главное: они, обороты, точные, - он прочел именно то, что там было написано: Наташа готова была идти за ним куда угодно. И он повел ее - куда угодно, тщетно оглядываясь вслед улетающей мысли о том, что надо бы остановиться.
Змея, бедолагу, так и не выпустили из багажа, выставки и фестивали напрасно трепали в буклетах имя Фридриха Орфа. Он улетел в бешеную бестолковую безоглядную страсть, о которой мгновенно заголосил весь город: влюбленных несло так, что они и не думали хотя бы для приличия хотя бы обозначать хотя бы подобие маскировки. Гертруда бессильно опустилась на стул: она поняла, что это конец. Родители Наташи схватились за голову, но предполагаемого скандала не получилось: и руки, и голова были заняты другим: Сергей Юрьевич решил вернуться в Россию.
