Принц Анарен Лавенг, лорд Перекрестка и государственный преступник, откинулся на подушку. Посмотрел на меня недоверчиво:
— Сына? — переспросил он, — Какого сына? Ты хочешь сказать, дочь? Сарсу?
— Сына, Энери. Сына. Твоего и твоей сестры.
Взгляд Энери остановился — и обратился внутрь себя.
Я не стал разглядывать его перевернутое лицо и отошел к окну. На подоконнике, за тяжелой портьерой, прятался кувшин с лохматым осенним букетом — сентябрики и золотая розга. Толкнул раму, отворил окно пошире. Неровные стеклышки переплета бросили на рукав золотистую рябь. Люди внизу уже разошлись, только где-то за кузней надсадно лаяла собака.
— Где… он? — хриплый шепот из угла.
— У Раделя, — повторил я, глядя в окно. — По дороге мальчик схватил лихорадку. Я не рискнул везти его сюда, оставил у Раделя. Лекарь говорит, ему недели три валяться, а то и больше.
— Я не знал, — пробормотал Анарен потрясенно, — Я не знал, что у Летты был сын.
— Король-Ворон держал его в одном из пограничных фортов как своего бастарда.
— Почему он отдал его мне?
Я пожал плечами. Почему? Ответов слишком много, но все они не те. Я устал от двухнедельной дороги с Севера. Злость прошла, я хотел есть и спать. Спать даже больше, чем есть.
— Почему, Дик? Что Ворон сказал, когда отпускал вас?
— Сказал, отвези парня отцу. Тебе, то есть. Раз уж ты жив остался.
— Но… почему он это сделал? Почему он отдал его мне?
— Не знаю, Анн.
— Энери.
— Энери. Не знаю. Отдал и все. Скажи ему спасибо.
— Скажу, когда встречу.
— Не думаю, что он будет мечтать об этой встрече.
Тень донжона перечеркивала двор наискосок. На треть двор был синий, на две трети — желтый. За конюшней, на старой навозной куче, перепревшей, с торчащей бахромой соломы, стоял петух. Гордо и одиноко. Он сверкал как драгоценность — золотом и сумрачным рыжим багрянцем.
От сияния заломило глаза, я повернулся спиной к окну. Анарен Лавенг смотрел на меня через комнату. Пепельные волосы разметались по подушке, глаза, обведенные синевой, казались темными. Господи, как же он отощал! Одеяло сползло, приоткрыв чистые полотняные повязки на груди и плече. Когда я уезжал, повязки все время мокли, женщины плакали и не могли унять кровь, а Энери горел от жара.
— Когда я смогу его увидеть, Дик?
— Недели через две, не раньше. Терпи. Ты столько лет вообще не знал о его существовании.
Энери отбросил одеяло и завозился, пытаясь сесть.
— А ну, лежи! — гаркнул я.
— Лежу, лежу, — он опрокинулся обратно, тяжело переводя дыхание, — Провалиться мне, никуда не гожусь. Лучше бы ты продолжал молчать.
