— Подожди… то, что ты сказал, это уже очень много, но вот, например, случай… Когда враг, — то есть он не враг мне, а ближний, — стреляет из автомата или пушки по дому, где я нахожусь — ну, и другие люди. Он же не видит меня и не знает, что я люблю его…
Орлов сразу усмехнулся.
— А я тебе всегда говорил, что человечество обречено. Убийцу глаза в глаза Иисус остановит, а христолюбивого воина за километр — никогда. Прогресс породил цивилизацию, прогресс ее и убьет. Все снисходительно говорят: “но ведь прогресс же не остановишь…” Не остановите — конец вам!
— Подожди, но как быть с защитой ближнего?
— Знаешь что, бросай ты своего Филофея и иди к нам. Ты там совсем обезумеешь: едите плоть, пьете кровь, ну не буду, не буду! Миша, ну ты что? Златоуста начитался? Да на войне даже с точки зрения здравого смысла на той стороне такие же дурные и подневольные, как и на этой. Эти победят — будут резать тех, те победят — будут резать этих… А с христианской — и на той, и на другой стороне они тебе ближние. Какого ближнего ты собрался защищать, когда их надо защищать друг от друга? Ходи, перевязывай раны… и молись, чтобы тебя поскорей убили! чтобы не видеть и не слышать всего этого!… — Орлов засверкал глазами и нездорово, пятнами покраснел. Год назад с какой-то правозащитной организацией он был на кавказской войне. — И чтобы вообще всех убили к чертовой матери! Человечество после первой же войны потеряло право на жизнь!…
…Они еще долго проговорили, и отец Михаил ушел. Он не знал своих сил, часто с горечью думал о них: “слабых сил”, — но многолетние поиски истины были закончены. Закончим и мы, читатель.
Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим. Возлюби ближнего своего, как самого себя. Не противься злу злом.
…Таково было “Верую” отца Михаила, второго священника церкви Мирона-мученика, который сидел сейчас в своей комнате за старым канцелярским столом и мучительно размышлял о своем, казалось, безвыходном положении.
После того случая, когда отец Михаил осознал — и ужаснулся, — что он служил для Господа и для той женщины (для Нее!!!), — его дотоле ясной, прямой, согласной, он надеялся, с Богом жизни пришел конец. Правда, раскаяние и боль от своего прегрешения, от обиды, нанесенной им Богу, он приглушил в тот же вечер молитвой, — но через неделю та женщина пришла снова, и если не всё, то многое повторилось: служа Господу, он не мог ни на минуту забыть о ней… и по возвращении домой, снова и снова, волнуясь, вспоминая ее лицо — ее тонкий, дымчатый от распушившейся прядки волос полупрофиль — и весь какой-то струящийся, античный очерк ее фигуры, — отец Михаил ясно понял — признался себе, — что ему… очень нравится эта женщина. Надо сказать, что в ту минуту это не так смутило его, как представлялось задним числом: и потому, что плотское было скрыто в такой глубине его чувства, что он его почти (
