Обговорив мелочи и сроки, юные гешефтники разбрелись по домам…
В юности человек еще может жить на свой лад и вкус, считая полезным и правильным то, что по душе. Например, собравшись вечером в подвале, шпана получала от Простофила по зубочистке и до полуночи ковыряла в зубах, радуясь, что время течет с пользой для зубов, и внимая рассуждениям Простофила, будто шпана и есть цветы конкретной жизни и советской действительности. Аркадий же минуты, проведенные без книги, — скажем, в туалете или во сне — считал потерянными и, к собственному расстройству, набирал таких немало. История с Победой, пробежавшая пожаром и выдернувшая его из утвержденного им житейского ритма, была затушена в два дня впечатлениями от учебника сравнительного языкознания. Но затушенная, продолжала тлеть, отдавая грязной вонючей тряпкой. Такую вонь называть любовью или страстью трудно: просто на Аркадия первый раз серьезно обратила внимание девушка, и ему хотелось пожара, хотелось продолжения, как сна ранним утром, ему понравилось нравиться. «Ничего, — думал он в грусти, — я выучу двадцать языков, стану академиком, и Победа поймет, какая она дура. Даром ей ревность не пройдет!»
Такие картинки будущего рисовал он себе в минуты роздыха: в туалете или засыпая. В остальное же время учился, учился и учился, как проклятый и как завещал комсомольцам Ильич где-то, ибо свой жизненный путь юноша успел определить набело и уже конкретно работал на него. А решил Аркадий вырасти лингвистом, решил изучать древние и новые языки и, пользуясь сравнительными методами, открыть забытый язык какого-нибудь исчезнувшего народа, вот только не выбрал еще какого.
Ведь из истории, считал он, быстрее других пропадают те народы, у которых ни алфавита, ни слогового письма, ни клинописи, ни самой простейшей, как амеба, иероглифики. Остаются одни имена и географические названия в памяти просвещенных инородцев да еще черепки в руках археологов. Но, думал Аркадий, люди, как соседи по лестничной клетке, общаются, хоть случайно, меняются словами, подобно товарам, и, следовательно, в смежных уцелевших языках, если постараться, можно отыскать этот лексический экспорт. Как математик Леверье рассчитал Нептун, не глядя, так и Аркадий рвался найти какой-нибудь неизвестный народ и вернуть его памяти человечества.
Задавшись целью, Аркадий бросился изучать языки, самоучителями которых смог разжиться в магазине. И хотя понимал, что не все выученное ему спустя пригодится, но учил, чтобы выработать навык к скорому овладению чужой речью. Метод Аркадия был по-шлимановски прост: он зубрил наизусть страницы текста и словаря — и к моменту ссоры уже смог обругать про себя Победу на пяти языках.
