— Какой долг! — Нина сжала маленькие кулачки. — Чтобы получить долг, за углом не прячутся. Речь шла о товаре. А какой у Полякова товар?.. То-то же. Если хочешь знать, я недавно нашу пряжу у перекупщиц видела.
— Разве мало пряжи?
— А я говорю — нашу!
— Я думаю...
— Нечего тут думать. Заявить куда следует, вот и все.
— Не пори горячку, Нина, — заволновалась Юля. — Кто знает, о каком товаре они говорили, вдруг твои подозрения на пустом месте замешаны, а на человека тень упадет.
— Да ты что? У этого человека деньги куры не клюют! Ты знаешь, как он живет? Говорят, у него машина, жена и дочь в брильянтах... Откуда? На зарплату завскладом? Кого защищаешь? Может, ты и сама?
И тут у Юли не выдержали нервы. Она глянула в потемневшие от гнева глаза Сосновской и вдруг закричала:
— Да! Да! Ты угадала! Я тоже! А теперь иди выдавай. Передачки будешь мне носить как самая лучшая подруга юности. Чего же стоишь? Иди!
Юля зарыдала. Нина кинулась ее обнимать:
— Скажи, что это неправда, ну скажи... Ты же все выдумала, Юля!
Юля молчала.
— Значит, правда! — Сосновская посмотрела на нее печально-печально. — Как же я теперь буду жить? — И пошла тихо, словно на цыпочках.
Через час Юля сказала Полякову:
— Все, Григорий Семенович. На меня больше не рассчитывайте.
— Сдурела, девка? — зло вытаращился на нее Поляков. — Назад нет брода. Или напомнить, сколько в твой карман перепало?
— Перепало, Григорий Семенович. От вашей ласки и моей дурости. Больше не хочу. Достаточно.
— Вон как запела! Хочешь выйти из игры? Смотри, не пожалей!
— Не бойтесь, я на вас не донесу. Смелости не хватит.
— Сосновской испугалась?
— Не трогайте ее, Григорий Семенович. Нина тоже будет молчать. Ради меня...
Этот разговор состоялся в понедельник, а в среду Нина Сосновская на работу не вышла.
Ремез вынул из конверта снимки и словно снова увидел курень на днепровском острове, белое лицо Гринько, услышал простуженный голос капитана Яновского: «Вот тебе и красота!» На фотокарточке, взятой у Елены Дмитриевны, Нина смотрела на него вполоборота, весело, и в этой веселости не было ни капли искусственности, намеренной позы, какую так часто фиксирует объектив. Ремез подумал, что человек, который смог поднять руку на эту девушку, страшен.
Сосновская погибла вскоре после стычки с Поляковым. Факт подозрительный, размышлял он, но ведь формальная логика остерегает: после этого — еще не значит вследствие этого. А тут еще эти слова: «Как же я теперь будут жить?» Может, и на самом деле не выдержала впечатлительная душа, попав между двух огней? С одной стороны — честность, гражданский долг, с другой — дружба. Два чувства боролись в девушке, и она не нашла лучшего выхода. Тогда прав Очеретный, хотя свои выгоды он строит на других соображениях.
