Мелькнуло в голове: в училище Данилин боксировал лучше всех на курсе, отправлял в нокаут даже старших года на два. Но Шлатгауэр не только не была нокаутирована – она только махнула головой. Смахнула удар с лица, как некоторые пытаются смахнуть усталость. Потом, конечно, на месте удара останется синяк. Если это «потом», разумеется, наступит.
Они закружили по комнате. Андрей не тешил себя мыслью, что перед ним женщина, слабый пол. Напротив, в голове проносилось, что женщины живучи словно кошки, и их поведение лежит вне плоскости мужской логики.
Будто на тренировке обменялись ударами, оценивая защиту и умения друг друга. Дрались без слов, берегли дыхание.
И вдруг докторесса крутнулась волчком, и с разворота ударила ногой, целя в подбородок Андрею. Юбки несколько скрыли направление удара. Но Данилин поставил блок, ушел вниз, ударил почти футбольным подкатом, сам бросился в ноги докторессе.
И Мария Христофоровна не удержалась на ногах. Падая, схватилась за то, что подвернулось под руку – этим оказался резистор, установленный в передатчике.
Был бы это аппарат конструкции российской, то, вероятно, докторесса вырвала бы элемент с мясом. Но это был немецкий «Сименс-Гальски», сработанный на немецкую совесть. Электрический ток пронзил тело докторессы молнией, мышцы на руке свело, они еще крепче сжали горячий резистор.
В глазах плясали брызги электричества, безумие и мольба. Андрей понимал: чтоб спасти докторессу достаточно отключить генератор. Но вместо того Данилин перевел дыхание, затем пошел в коридор, долго искал по углам свой револьвер.
Когда вернулся в зал, Мария Федоровна была уже мертва.
Глаза ее заволокло туманной дымкой, хотя мышцы мертвой женщины еще трясло под воздействием электричества.
Андрей заглушил генератор, перекрыв подачу топлива. Мотор капризно фыркнул и заглох, гальваническое подобие жизни прекратилось, тело обмякло, осело на пол. Андрей осмотрел поле недавней битвы. Взглянул на убитую, на ее губы, в которые совсем недавно целовал. Ожидал, что тоска, словно поздняя осень, подкатит к сердцу, сожмет его в своих объятиях.
Ничего подобного.
Смерть не сделала Марию Христофоровну краше. Лицо замерло в жуткой гримасе, словно покойница хотела передразнить всех паяцев мира разом. Губы перекосило в две неприличные линии. Из опаленных волос шел совершенно неприятный дым.
К трупу у пианино Андрей не испытывал совершенно никаких чувств.
Так и не спрятав «Наган» в кобуру, Данилин побрел по спящему городу.
