И Грабе поддался.
– Я думал сердце выгорело… И тут от него такая подлость, – признавался Грабе Данилину. – В нее так легко влюбиться…
– Отчего подлость? Любовь – великое чувство… Ну, так чего вы медлите? Влюбляйтесь…
– Я слишком стар для еще одной неразделенной любви.
– Откуда вызнаете, что неразделенной?
– Я такой человек… У меня другой не бывает. А еще я приношу несчастия.
– Полно вам!
– Ну да… Иногда случается, что два человека приносят друг другу неудачи, вне зависимости от того, как они к друг другу относятся и от их душевных качеств.
– Все же не пойму о чем вы?
– Пощадите даму. Ежели мы начнем с ней сближаться – у нее начнутся неприятности.
Как в воду глядел…
***
Впрочем, несмотря на предостережения, Грабе с Докторессой вечерами начали гулять по песчаному берегу реки, затем уходили в овражек, где штабс-капитан учил даму бить из револьвера по жестянкам.
Дамочка мило пугалась выстрелов, и Грабе, дабы успокоить женщину, забирал ее в свои объятия. Затем они гуляли по лагерю, словно по какому-то променаду. Казаки и арестанты приветствовали их снятием головных уборов.
Разговаривали.
– Вы один… одна доктор в Иване Ивановиче? – спрашивал штабс-капитан.
– Ну что вы… Не с моим счастьем. Есть еще один доктор. И для нас двоих в городе слишком мало больных…
– Женщине больные, верно, меньше доверяют… Хотя если больной – на самом деле больная…
– Нам доверяют почти одинаково. А вернее сказать, одинаково не доверяют. Больные ходят к бабкам-шептухам, к якутским шаманам. И самое обидное – ненаучный подход часто побеждает. Впрочем, моему коллеге несколько легче – он наблюдает за больными в тюрьме. Это какой-никакой, но постоянный доход…
Места для прогулок в лагере было мало. За сим – ходили в гости. Поднимались под небеса в воздушный дредноут Сабурова. Похоже, рядом с Грабе о боязни высоты Мария Федоровна забывала.
Затем зашли один раз к в препараторскую Генриха Карловича.
Тот как раз был занят.
На столе лежало голубовато-прозрачное существо, доставленное из Иван Ивановича вместе с Тарабриной. Его как раз препарировал хирург, иногда отрываясь и делая пометки в своих бумагах, измазанных липкой кровью инопланетян.
Кожа убиенного Пахомом была столь тонка, что под ней можно было рассмотреть сосуды и даже некоторые внутренние органы.
– По-моему омерзительно… – пробормотала Мария Федоровна.
Но сознание терять не стал, даже не сделала вид, что ее тошнит. Все-таки она была доктором.
Профессор же даже не обернулся на шаги – то, что творилось на его операционном столе, интересовало куда более, нежели зашедший гость. Паче, что чужие здесь не ходили…
