— Что верно, то верно.
— К тому же, кажется, у него какие-то амурные дела… так говорят.
— Это неправда! Мальчишка горяч, неосторожен, только и всего.
— Предположим. Что дальше?
— Послушайте, Елизавета Дмитриевна! Вы в своем кресле уже пятнадцать лет сидите. Припомните, сколько через ваши руки прошло за это время бездарей, недотеп, подонков настоящих, случайных людей, подвизающихся и нашем деле!
— Я такой статистики не веду.
— И со всеми с ними вы так или иначе возились, нянчились, тратили на них время и нервы, прощали их, пытались спасти и выручить. Это обычная участь редакторов. Так неужели нельзя рискнуть ради действительно талантливого человека? Работать с ним нелегко, но если его понять… Он не пуст, у него есть характер, мысли.
— Вы, кажется, от него без ума, — сухо заметила Панкова.
— Да нет! Он мне просто интересен. Знаете, что я вам скажу? Я ему, пожалуй, даже завидую.
Панкова откинулась на спинку стула и сказала:
— Это звучит инфантильно.
Я осекся. Сразу стало грустно. Сигарета погасла сама собой.
— Мне все-таки неясно, почему вы уволили такого ценного работника? — прервала молчание Панкова.
Очень сжато я рассказал историю Кротова.
— И чем он теперь занимается?
— Ничем. А жена в больнице.
— Что с ней?
Я сказал, что с Катей.
Панкова задумалась, повертела в руках толстый конверт с броской надписью «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ ТАСС».
— А почему бы им не вернуться в Москву, к родителям?
— Исключено. У ребят свои принципы.
Она надорвала конверт, и оттуда посыпались на стол тоненькие полоски клише.
— Хорошо, пускай ко мне зайдет. Я ничего не обещаю. Пускай зайдет, поговорим.
— Спасибо, Елизавета Дмитриевна!
— За что?
— Кто знает, не исключено, что отечественная литература тоже вам когда-нибудь скажет спасибо. Ведь этот Кротов пишет тайком роман.
Она вздохнула. Это был вздох усталой женщины.
— А вы действительно ребячливы. Раньше я этого не замечала.
Деревянные тротуары скрипели под ногами. Воздух обжигал горло при каждом вздохе. На улице ни одной живой души, лишь дымы из труб тянулись в небо, как тонкие нити жизни… Почему я живу здесь? Что связывает меня с этой землей, где и похоронить человека зимой нельзя без аммонала? Отточенный штык лопаты отскакивает от мерзлоты, выстрел звучит глухо, как кашель чахоточного, тишина, анабиоз, ладони простираются над пламенем костра… А мне сорок два. Если бы сбросить двадцать, поехал бы я сюда? Как бы я цеплялся за каждый день, за миг мимолетный, дрожал бы, как скупец, над махонькой секундой! Как широко бы я шагал! Как ослепительно мыслил! Как ни одной поблажки не сделал бы своей совести! Как жил бы!
