Фому Федя увидел через четыре дня и обрадовался его веселым глазам:
— Хорошо?
— Ого! Привез, отроче, двух сестер-чулочниц, липовых, конечно, и не менее, липового дядю их. Народ настоящий, выдержанный. Уладим все, и словеса наши, пойдут к людям, загремят среди них. И как раз кстати: весна, май. А посему, во первых строках, пойдем в тот облюбованный домишко.
Облюбованный домишко стоял в переулке, за речкой.
Двумя сторонами - сараем и садиком - он выходил на пустырь, пустырь упирался в огороды, за огородами были ямы, а из ям к речке шли канавы.
— Если что случится, эх, кати-лети-удирай, не жалей ног — и спасен будеши!
Высокий забор и крепкие ворота привели Фому в восторг.
— Только злого пса не хватает, — щелкнул он пальцами.
Открыла им русая девушка в голубой кофте, глянула на Федю, растерялась и сбивчиво забормотала:
— Да, да, сдается, хотя я… мама вот скажет, я…
Глаза ее говорили: «Где я его видела?» А где она могла видеть Федю? Седая, глуховатая старуха отстранила ее от двери и повела Федю и Фому в пустую половину дома.
Там было три комнатки, кухня, в кухне просторный голбец. Отдельный ход-жилье старухи через коридорчик.
Фома расплылся и подмигнул Феде: везет, мол. Расспрашивать старуху, кто она, с кем живет, не пришлось - сама на ходу рассказала все: покойный муж был кондитером, дочь в больнице сиделкой служит.
Фома сказал ей, что снимает квартиру для знакомого чулочника с племянницами, что в доме будет чулочная мастерская, дал задаток, назначил день переезда, попросил снять с ворот записку - и все. Не войдет больше Федя в этот дом. Он шел за Фомой и тревожился: почему девушка так глядела на него? Почему она растерялась? «Гляди, ой, гляди!» — предостерегал голос и внезапно подсказал, что надо сделать. Федя на ходу шепнул Фоме, что хочет осмотреть весь дом, и обернулся к старухе:
— Он, бабушка, сам дорогу найдет, а вы дайте мне попить.
Старуха рада была, что сдала квартиру, кинулась назад, но Федя поймал ее за локоток:
— Да вы не тревожьтесь, я сам. Где у вас ведра стоят? — и шагнул в жилую половину дома.
Девушка глянула на него от самовара и поднялась:
— Мама, зачем же воды? Чай вот есть. Садитесь. Да садитесь, мы рады. Вы крепкий любите? Все равно?
Федя взял из ее рук стакан, наклонился к нему и поднял глаза. Девушка как будто порывалась заговорить и не смела. Он глядел на нее и вспоминал, виделись ли они раньше? Знает ли она, кто он? Он приподнял брови и вдруг спохватился - просил пить, а не пьет-глотнул чаю, вновь поднял глаза и почувствовал, что ему хорошо рядом с девушкой. И чем дольше он глядел на нее, тем смутнее понимал, зачем делает это. Над широким ясным лбом девушки искристо переливались волосы. От ее глаз, от лица тянулась паутина, опутывала его, стесняла дыхание, и он пьянел от странного, непередаваемого аромата. Чтоб стряхнуть оцепенение, он шевельнулся: «Что это я? Стыд и срам», — склонил к стакану голову и вновь поднял ее.
