Он говорил о политике, о Спинозе, который на самом-то деле был Петей Замошкиным, тревожился о мировой общественности, но в основном для Николая Николаевича все более решающим становились эти самые «мы с вами вместе», «мы с вами сойдемся». Все существо его, душевное и физиологическое, постепенно обращалось не к психиатру, а к поразившей его — видавшего виды! — женщине. Переплелись две его сущности… И мужская начинала уверенно оттеснять политическую. Голосом он убеждал ее в том, в чем должен был убеждать согласно своему положению, а взглядами и интонациями отвлекал в сторону.
— Мы будем с вами единомышленниками во всем!
«Едино мыслить» предлагал ей и Вадим Парамошин. В реальности, однако, тот и этот призывали не столько едино мыслить, сколько едино чувствовать. Хотя по характеру Николай Николаевич был парамошинским антиподом. В нем отсутствовала простолюдинская парамошинская нахрапистость, которая особенно хороша где-то на сеновале, а не в высокопоставленной обстановке, к которой привык замминистра. Маша все это фиксировала. «Сколько их, куда их гонят?» Гнали в одинаковом направлении и к одинаковой, опостылевшей ей, цели.
— Согласитесь… — В интересах конспирации он максимально приблизился к ней. — Врачи предпочтительнее тюремщиков, а палаты предпочтительней камер и пересыльных пунктов. — То, что камеры и лагеря были ему противны, не вызывало сомнений. Он и сам-то их, было видно, побаивался. — Так вы меня поняли?
— Я вас поняла.
— Важно, чтоб он стал нормален. Но благодаря вашим усилиям! И чтоб в этом уверились иностранные журналисты. Они обязательно вас атакуют. Приготовьтесь… Вы им, если возможно, скажете: «Теперь уж он более в лечении не нуждается!»
Николай Николаевич сделал акцент на «теперь»… Его тональность все определенней выдавала насилие, которое он над собой совершал. Казалось даже, его подташнивало: ему не хотелось всему этому ее обучать. И навязывать ей слова, фразы. Маша начинала его жалеть.
— Ну, вот… — Как вынужденный политик он успокоился. А как мужчина продолжал конспирацию — без остановки, чуть ли не одними губами: — Верьте мне. Верьте, Машенька… Мне это необходимо.
— Я вас поняла, — повторила она, будто не заметив, что он обласкал ее уменьшительным именем.
— Во всем?
— Во всем. Успокойтесь, пожалуйста…
Она предложила ему невозможное.
— Министерство так вам благодарно!
Он приник к ней теснее, чем этого требовал деловой разговор. Она не отпрянула, не отстранилась сразу. Может быть, растерялась… Или что-то еще удерживало ее? Ободренный, он от имени министерства бросился целовать ее пальцы, ладони.
