Он сразу открыл глаза и с тем же нахмуренным выражением сердито сказал:
— Вот, наконец, явились! Где вас так долго носит? Меня тут давно выписывать собираются. Черт побери, который час, мама?
Глядя восхищенно на свое сокровище, они молча ему улыбались, покуда он тянулся наверх, выволакивая из простыни загипсованную ногу. И сел, опираясь спиной на подушку.
— Вас тут и Семка ждет. Вот, познакомьтесь с Семкой, это он меня подцепил на джипе своем, он притащил в больницу.
Они подняли глаза на тут же вскочившего Семку — высокого, с соломенной шевелюрой и рыжими усами. На груди его куртки был тот же ирис Гильбоа — знак Государственной службы охраны природы.
— Да, Семка, ничего не поделаешь, — смущенно говорил он, пожимая Шошину руку через кровать. — Кличка с детства моя. На самом деле — Шломо Каши, — он пожал руку и Йони. Мы с Дани успели уже подружиться, он все мне про вас рассказал. Я, говоря по правде, представлял вас совершенно иначе.
«Чувствует себя виноватым, всем своим видом дает нам это понять, — отметил Йони. — Нормальный вполне мужик, нормальный еврей. А выбор пал на него. Кибуцник, конечно же…»
Шоша коснулась гипса.
— Болит, бедненький?
— Да ничего у меня не болит! — Взвизгнул он гневливо и замотал головой. — Везите меня домой, врачи тут одни маньяки, дебилы… И Семка тоже хорош! Кричал я ему, что в полном порядке, так нет же — сюда приволок. Здоровую ногу в дерьмо вот это одели.
Все трое стояли над ним и улыбались, обмениваясь взглядами: «Милый, глупый мальчишка, строит из себя героя…»
Семка обратился к Йони:
— Давайте найдем хирурга, я всех тут знаю уже. Последствий аварий почти никаких. Я, собственно, давно мог уехать, я ждал вас совсем по другой причине. Я что-то важное должен вам рассказать. Вы просто обязаны это услышать.
«Он видел отца! — тут же мелькнуло у Йони. — Весь возбужден, пережил какое-то потрясение. Хочет со мной поделиться. Да я и сам умираю от нетерпения…»
Они двинулись по коридору, уступая дорогу больным на костылях и в колясках, огибая кровати, которые везли санитары.
— А он ведь и дома ведет себя точно так же по-хамски, — жаловался Йони на сына. — И дело тут вовсе не в возрасте — «типеш эсре». Он попросту нас стыдится. Акцента нашего, нашей галутности. Дошло до того, что перестал приводить в дом друзей, одноклассников. Вы же сами обратили внимание: дает всем понять, что достоин лучших родителей.
Семка молча кивал, тряся роскошной своей шевелюрой, кусал пшеничные усы и выглядел так, будто это его во всем обвиняли.
