Ворота с калиткой - Эли Люксембург

Супруги Маркус — Шоша и Йони домой возвратились поздно, ближе к полуночи. Хотелось бы еще задержаться, подольше, уж очень славной была компашка — коллеги Шошины по оркестру. Да только сын один оставался, один в их новом огромном доме. Весь вечер душа была не на месте.

Проворно скинув плащ, Шоша вздела его на вешалку. Включая на ходу плафон, торшер, светильники, помчалась наверх, желая убедиться, что сын в постели давно. А если еще не спит — присесть у его подушки, поворковать с ребенком. Как вечер у него прошел? Не очень ли поздно их отпустили со школьной экскурсии?

Стуча и хлопая дверьми, перебегая из спальни в спальню, заглядывая в детскую, по кабинетам, Шоша снова возникла на верхней площадке, бледная и взволнованная.

— Леня, здесь Данички нет! — крикнула вниз. — Глянь на кухне, может, на кушетке уснул?

Дома супруги Маркус говорили по-русски, называя друг друга прошлыми именами.

Она увидела мужа, облитого ярким, слепящим светом, у телефона, на самом краю дивана. Обмякший, разбросанный, он странно лежал — с откинутой назад головой. Даже с площадки, издалека Шоша увидела меловую серость его лица и испугалась.

— Тебе дурно, Леня? Что с тобой, дорогой?

Он слабо пошевелился, с трудом оторвал голову от черной кожи дивана. Пустыми, бессмысленными глазами нашел ее наверху. Она держалась руками за лакированные перила.

— Роза, у нас несчастье, сойди, послушай…

А трубка телефонная у него в руке тем временем вещала:

«Чтобы прослушать все сообщения, наберите свой код и „решетку“. Чтобы прослушать только последнее сообщение, наберите код и „звездочку“. Чтобы стереть все сообщения, наберите…»

Шоша мигом сбежала вниз. Схватив трубку, уселась на диванный валик и принялась нажимать кнопки.

В душе у Йони стояла сейчас бездонная пустота, голое, сумеречное небо. И в этом небе носился один-единственный вопль: «За что, Г-споди?»

Шоша сидела к нему спиной. Он явственно ощущал, как спина ее каменеет, наливаясь ледяным холодом. Видел, как выслушав сообщение, медленно опустила трубку и спустя минуту хлопнула себя по коленям:

— Н-н-да!

«А может, она… — подумал Йони. — Может, и за ней какая вина?»

Так встречала удары судьбы эта сильная, мудрая женщина, без криков и без истерик, будто вечно жила ожиданием самого худшего, и Йони давно это знал.

«Н-н-да!» — сказала она, лучшая ученица двадцать второй самаркандской школы на выпускном торжественном вечере, лишенная золотой медали. Ни золотой, ни серебряной ей не досталось. Ей, Розе Бершадской, которой десять лет ниже пятерки учителя не ставили.