Я надеялся, что в Дагестане все найду таким, как оставил, прежним, неколебимым. Не верил, что горец с древним, отсталым укладом нищей жизни, с его прочными неписаными законами адата и шариата станет, подобно русскому крестьянину, жечь дворцы и поместья. Нет! Горец благочестив! Горец богобоязнен и верен аллаху!
Во дворе меня не встретили ни мать, ни отец. Не видно было и наших стражников — нукеров. Какие-то пьяные люди бродили, как видно, без дела и цели. Они схватили коня под уздцы, стащили меня с седла — я не успел ни слова сказать, ни выхватить саблю, — разоружили и связали. Тут я услышал знакомый голос и обернулся: это подошел полупьяный Хамадар, разодетый в наряды с чужого плеча и вооруженный до зубов: все тот же мясистый нос торчком, похожий на морковь, злые глаза навыкат, небритые и нечистые щеки, помятая папаха.
Он тоже узнал меня.
— О, кого я вижу! Молодой князь вернулся в отцовское гнездо. С возвращеньицем! — и пошлепал меня ладонью по щеке; я не сдержался, плюнул ему в лицо. Хамадар спокойно утерся и сказал: — Ну зачем так сердиться, князь? Мы уже не дети, можем поговорить без драки…
— Что делается здесь? — крикнул я, стараясь вырваться из цепких лап, которые меня держали. — Кто позволил?
— А мы и не спрашивали! — ехидно усмехнулся Хамадар. — Сами решили.
— Где хозяева?
— Ты считаешь, что мы не похожи на хозяев? Другая теперь власть, братец.
— Бандиты!
— Ну-ну, полегче, князь, а то не ручаюсь за свой кулак. А ты с ним хорошо знаком, не правда ли?
— Где мой отец? — спросил я, стараясь сдержаться.
— Там! — Хамадар показал на дверь винного погреба.
— Хочу видеть его. Немедленно!
— Он занят и велел сказать, что никого не желает видеть. Все аудиенции отменены.
— Вы что, озверели?
— Есть малость. Только не мы в этом виноваты.
— Ты был и остался зверем! — Кровь прилила к сердцу, в бешенстве я пнул его ногой, да так, что Хамадар отлетел, споткнулся о колоду и рухнул, но тут же вскочил, багровый от злости.
— Отпустите его! — крикнул тем, кто меня держал, и выхватил наган. — Ты что ж, нацепил кресты на грудь и стал лягаться? Холуй русских гяуров! Предатель!
Громоздя брань на брань, подошел и с размаху ударил рукояткой нагана по плечу. Хрустнула ключица, потемнело в глазах, рухнул я без памяти.
Очнулся в винном погребе. Надо мной склонилась мать… Но разве это моя добрая красавица мама?! Постарела, осунулась, глаза испуганного ребенка и тихий голос безумной. Она шептала:
— Ничего, сынок, ничего. Хорошо, что вернулся. Правда, не так, сынок, хотели бы встретить, но что поделаешь… Прости нас…
