— А где это завещание, Екатерина Андреевна?
— Его учительница забрала.
— Какая учительница?
— По астрономии.
— Одуванчикова? -Да.
— А зачем она его забрала? Володькина мать только плечами пожала.
— А вы знаете номер ее телефона? — допытывалась я.
— Нет, не знаю, да ты и не дозвонилась бы.
— Почему? — насторожилась я.
— А она куда-то исчезла. Директор школы уже и в милицию сообщил о ее исчезновении.
Я сразу же вспомнила Володькин рассказ об исчезновении центра виртуальных развлечений «Меркурий», а теперь, значит, и Одуванчикова исчезла. «Оч-ч-ень странно», — думала я, глядя на бледное лицо Володькиной матери, похожее сейчас на лица живых мертвецов с картин Афи-ногены Смертолюбовой. Вспомнив о Смертолюбовой, я спросила:
— А ваша родственница из Америки вернулась?
— Какая родственница?
— Афиногена Смертолюбова.
— Художница?
- Да.
— А она мне не родственница.
— Как не родственница?
— Так. И никогда ею не была.
Новое дело… У меня прямо голова пошла кругом. Володька взорван. Одуванчикова исчезла. Смертолюбова не родственница. Здесь определенно что-то не то. Надо об этом обо всем подумать. Хорошенько подумать.
И я, прихватив урну с Володькиным пеплом, отправилась на Чистопрудный бульвар, где находилась моя любимая кафешка. Я туда всегда хожу, когда мне надо что-нибудь обмозговать. По пути я прохожу мимо голубятни, что находится в Жилом квартале, — кажись, это единственная голубятня в центре города, которая реально имеет живых голубей. Возле этой голубятни частенько бегает большая собака породы ротвейлер. Она гуляет со своим хозяином-пенсионером. Потом я прохожу через нежилой, совершенно старинный квартал Москвы. Там всегда мало народу и темно.
Затем выхожу совершенно сразу на светлую проезжую часть и иду по правой стороне дороги. А после подхожу к своему любимому кафе. Сажусь я в кафе всегда напротив окна. Окно обычно запотевшее, но если его потереть, то через него можно увидеть, как в трех метрах от тебя проезжает трамвай. Это так красиво, когда так близко от тебя проезжает трамвай…
Но сейчас, как вы понимаете, мне было не до голубятни, не до ротвейлера, не до трамвая… Короче, не до чего.
Сейчас я думала совсем о другом, вернее — о других. Об отравленном Гафчике, который лежал на дне Москвы-реки, и о взорванном Володьке, который, в виде пепла, лежал у меня в сумке.
«Бедный, бедный Гафка, ты отравился тортом, предназначенным для меня…» — думала я.
«Бедный, бедный Воробей, — продолжала думать я, — ты взорвался, проверяя мой почтовый ящик…» Выходило, что я виновата в гибели лучших своих друзей. Хоть и косвенно, конечно, но все равно виновата.
