Ему уже не раз доводилось посещать Ланкастерские пески, и все же он по-прежнему не мог привыкнуть к их пространствам. Он видел холм за песчаными грядами и полагал, будто до возвышения около мили, тогда как на самом деле оно находилось раз в пятнадцать дальше. Несколько женщин, низко склонившись, неторопливо двигались по глади песка. Он уже знал, что таким образом они отыскивают съедобных моллюсков, но, прекрасно различая их фигуры на горизонте, он вряд ли мог бы сказать, сколько миль его отделяет от них — две, четыре или шесть.
Пара повозок и группа легких экипажей с двуколками кавалькадой тронулись с того самого места, откуда пришел он сам, — расстояние придавало им таинственности, и на секунду ему привиделись пустыни Востока, о которых он так любил толковать, древняя гармония извечных путешествий, Великий шелковый путь через Самарканд и Катай [1]. Ниже по мелководью залива, как ему казалось, он различал рыбаков, которые, широко расставив ноги, управляли крохотными суденышками, скользя по морю, как по суше, словно повелением Господним [2]. Чуть ближе — и все же на значительном расстоянии — виднелось несколько одиноких сгорбленных фигур. Эти люди, поглощенные монотонной работой, сгребали и перебирали песок в поисках ежедневного улова, но все они находились на достаточном удалении как друг от друга, так и от него. Он чувствовал себя в совершенном уединении и в безопасности там, где еще несколько часов назад царили океанские воды.
Пропустив пару стаканчиков или же будучи в приподнятом настроении, он любил повествовать, как еще тринадцать лет назад «удостоился чести» — более подходящего слова не сыщешь: именно «удостоился чести» лицезреть самого Кембла [3] в роли Кориолана на подмостках «Друри-Лейн». Ему многое удалось почерпнуть из этой постановки. Именно о Кембле он теперь и думал, в точности подражая движениям великого актера во время его выхода на сцену в первом акте. Намеренно кружа на одном месте, как собака, выискивающая удобное место в траве, он словно давал себе возможность ощутить то самое пространство, которое принадлежало единственно ему, защищенное от любого постороннего вторжения. Он воображал, будто именно то же самое проделывал и Кембл на сцене.
Он кружил на месте, а его взгляд рассеянно скользил по природному амфитеатру. Лишь подобное сравнение приходило на ум при виде пышной природы, буйно разросшейся по берегам залива. Она представляла собой готовую внимать аудиторию, чрезвычайно чуткую к любому просвещенному взгляду или голосу. В здешних краях он слыл путешественником по озерам. Для всех, кто впервые посетил Озерный край, вершины его величественных гор казались подлинным венцом земного рая, однако ж эти красоты нисколько не трогали и не волновали нашего героя. Ему же все это представлялось лишь глухой провинцией. В ланкастерской гостинице, где он остановился, не смолкала пустопорожняя болтовня о вновь обретенном рае на этой грешной земле. Художники и поэты, богатые путешественники и представительные молодые люди приходили в восторг от озерного пейзажа. Преследуя собственные цели, он даже с готовностью прогуливался до самого устья залива с некоторыми из них, кто побогаче. Но в конце такой прогулки перед его взором возникало лишь безбрежное и пугающе пустынное пространство, совершенно безлюдное и в лучшем случае оживленное одиноким временным жилищем. Он любил город. Ему подобный ландшафт представлялся мертвым.
