— Над чем работаете, Анна Ивановна? — поинтересовался однажды Ладушкин.
Курилова удивилась его вопросу — что это с ним? Всегда проскакивает, едва кивнув, а тут внимание проявил.
— Шаль себе вяжу, — сказала она, распрямляя мохеровую нитку. — Жаль только, цвет серый. Хотелось белую, нарядную. Слушай! — Она вдруг схватила Ладушкина за руку. — Скажи честно, собьет нас комета или нет?
— Глупости, — горячо сказал Ладушкин.
— Если нужна материальная помощь… Я всегда готова. У меня зять в загранке плавает, дочь в Африке работала…
— Пока ничего не надо, — сказал Ладушкин так компетентно, будто состоял в международной комиссии по ликвидации кометы.
Курилова успокоилась, взяла шаль за уголки и развернула.
— Вот. Почти готова.
Шаль была узорчатой, кружевной. Красивой.
— И сколько на нее ушло времени? — спросил Ладушкин.
— Да месяц ухлопала. Правда, не с утра до ночи.
— Это брутто. А нетто? Чистого времени сколько?
— Не вставая, что ли? Да разве ж я считала, голубчик. Ежели не вставая, думаю, за неделю кончила бы.
Секунды, минуты, часы на глазах у Ладушкина обрели форму петелек, сложились в кружевной платок. Итак, время обладает способностью превращаться в предметы. Выходит, одежда, книги, здания, все предметы окружающего мира — не что иное, как трансформированное время. Если бы можно было, дернув за нитку, превратить эту шаль опять в клубок и таким образом вернуть утраченные часы…
— Э-э-э, ты чего хулиганишь? Полряда распустил! — рассердилась Курилова.
— Извините, — пробормотал Ладушкин. — Задумался.
В тот день он записал в блокноте: «Мои телевизоры и рассказы превращают время в духовную ценность, учесть которую, увы, нет никакой возможности».
Теперь он знал, сколько тратит минут на готовку пищи, мытье посуды, чтение газет и журналов, на болтовню. По вечерам подводил итоги и ужасался тому, как бездарно разбазаривается день. Накапливались два-три часа, потраченные неизвестно на что, неуловимо исчезнувшие, испарившиеся.
Как зауздать Кроноса, притормозить его бег, превратить это чудовище в послушного дрессированного коня? Чем добросовестней подсчитывал каждую минуту, тем быстрее летело время. В часы вынужденных ожиданий оно плелось черепахой, и это тоже не приносило удовлетворения. Правда, черепаха легко превращалась в стремительного жеребчика, стоило где-нибудь в очереди занять себя детективом. И Ладушкин понял, что, кроме Виолетты, над человечеством висит трагедия временного парадокса: поскольку медленнее всего течет время без событий, то дольше всего оно будет длиться у человека, который сидит и без единой мыслишки в голове плюет в потолок. Ну разве не обидно, что в такой ситуации выигрывают пустохроны? Как же замедлить ход событий? Как научиться растягивать до бесконечности приятные минуты и часы, а тяжелые и серые превращать в быстролетящих птиц? Пухла голова от этих размышлений.
