— По-моему, неплохо, — оценил Веня. — Но концовку измени. Лучше не сожрут, а поймут. «И тебя поймут!»
Он сидел над коленкоровым блокнотом, записывая свои неожиданные стихи, когда раздался телефонный звонок.
— Привет, это я, Галисветов. У тебя есть что-нибудь почитать о кометах?
— Нет, но достану. Как дела?
— По литературе опять схватил «банан». Мама собирается нанять репетитора.
— Спроси у мамы, что она будет делать с тобой после десятого класса, когда тебе исполнится двенадцать.
— Поступлю в университет. Со мной уже беседовал профессор.
— Вот как. Поздравляю. А что Егоров, уже не лупит тебя?
— Нет. Я научился давать сдачи.
— Мда… Твой темный отец в твоем возрасте хорошо гонял мяч. Должен сказать тебе, это прекрасное занятие!
— Юлия Петровна допытывалась, откуда ты знаешь меня.
— И что ты сказал?
— Правду.
— А она?
— Очень удивилась и спросила, в кого я такой уродился.
— А ты?
— Я ответил, что, наверное, в дядю Максима.
— Это как понимать?
— У нас с дядей Максимом одинаковая мечта: поехать в Африку учить безграмотных и кормить голодных. Жаль, что он скоро женится и уезжает.
— Приятное известие. Ну ладно, будь здоров, я тут спешу кое-что доделать.
Он дописал в коленкоровый блокнот стихи и стал приводить в порядок результаты опроса соседей и знакомых по поводу их представлений о времени.
— Год у меня похож на шляпу, — сказала старуха Курилова. — То снимаешь ее, когда жарко, то надеваешь. По-другому объяснить не могу.
Для Галисветова и второклассника Петрухина дни недели представали в образе школьного дневника. У многих людей среднего возраста зима занимала всю левую часть воображаемого круга, а весна, лето и осень размещались справа. Интересное признание сделала второкурсница Олька: волнующие события измерялись ею частотой пульса, то есть биением собственного сердца. А вот Соркин видел время в виде растущего вверх конуса, основание которого — ушедшая в прошлое, но все же сидящая в нас цикличность, а сходящаяся в одной точке надстройка над ним — получаемая информация, которая в сказочном далеке, когда будет возможность приблизиться к истине, сведется на нет. Эта точка на колпачке конуса — вечность, где время останавливается, застывает. Ладушкин выразил беспокойство — уж не конец ли это всему? Но Веня загадочно ответил, что это — существование сразу в трех временах, а следовательно, не смерть, а бессмертие.
— Тогда эта точка должна быть в человеке, — взволнованно сказал Ладушкин. — Может, это и есть орган времени?
