— Она самая…
— Вот-вот, наконец-то все стали прислушиваться к советам докторов: лечиться методом голодания, — хохотнул водитель.
— Кое-кому это бы не помешало, — выразительно покосился Павел на соседа.
Тот заерзал, обиженно проговорил:
— А у меня такая конституция. Ешь не ешь… И болит брюхо-то. Я ж тебе говорил, когда ты с дамочкой… в парке… Она очень даже… гармоничная…
— Я рад, что она вам понравилась, — сдержанно проговорил Павел.
— Не суровься, браток, не суровься. Все мы молодые были… А теперь старые, больные…
— Сейчас можно заехать, я вас посмотрю… — предложил. — Может, аппендикс на прогулке… или грыжа?
— Да? — засомневался сосед. — Не-е, как-нибудь в следующий раз… Боюсь…
— Чего бояться? — удивился Павел.
Сосед-автолюбитель дурашливо хмыкнул:
— Тебя боюсь, Павлуша!
— Меня?
— Ага. Еще зарежешь меня… как овцу… как барана…
Павел не понял шутки, оскорбился:
— Что вы такое говорите?
— Зарежешь, как свидетеля, — и подмигнул лихоимским глазом.
Сумерки наступали на город. Зажигались фонари. Шумела дождем, людьми, транспортом улица. К зеву метро торопились прохожие. У закрытого киоска пряталась женщина. Это была Маша. Была как бы отстранена от роящейся, беспокойной толпы мелкой сеткой дождя. Стояла, смотрела перед собой.
— Мария? — набежал Павел. — Прости, меня задержали…
— Ты что, заключенный? — спросила серьезно.
— Все мы заключенные жизни, — попытался отшутиться. — Ну, прости, родненькая. — Чмокнул в мокрую щеку. — Замерзла? Сейчас я тебя погрею. — Обнял за плечо. — Пошли-пошли…
— Куда? Опять в парк?
— Мы идем к нам, — уверенно сказал Павел.
— К нам?
— Именно к нам. — Поднес к ее глазам ключи. Потряс ими — ключи, как бубенчики, зазвенели.
Маша ничего не сказала, лишь посмотрела больными глазами и беспомощно шмыгнула простуженным носом.
Двое растворились в сумерках, в шуме улиц, в городе.
Мелкая сетка дождя покрывала по-прежнему и сумерки, и улицы, и город, и судьбы…
В теплой, уютной комнате был запах пыли, кожи и призрачной надежды. Двое лежали в рыхлой постели, как в кипучей волне (остановись, мгновение, ты прекрасно!), и курили — два вспыхивающих огонька в мглистом, бесконечном пространстве.
— Включи свет, — попросила она.
— Зачем? — спросил он.
— Хочу тебя видеть. Соскучилась. Я тебя сто-оо лет не видела — три дня и три ночи.
— Как это вы интересно считаете. — Неверный свет ночника осветил комнату. — Что-то у вас с арифметикой?…
— Между прочим, я учительница математики…
— Да? А сколько будет: двести пятьдесят семь умножить на триста двадцать четыре, разделить на двести пятьдесят семь и отнять триста двадцать три… Сколько получится?
