Рябой провинциальный городок.
Он ждал зимы, вестей от Сципиона
И успевал хозяйствовать и жить
На оба дома — строить стадионы
И жертвами всевышних ублажить.
В апреле римский воздух слишком дорог.
В разгар зимы, взвивая сладкий дым,
Меня отверг родной великий город,
И приютил принципиальный Рим,
Врубившийся в сгоревшую столицу
Пучком паленых разноцветных жил.
Он прел как ожиревшая волчица,
И старый мэр его освободил
Как опоенный рыцарь честных правил,
Дурных манер и вовсе не дурак.
Вот, некто Ганнибал ему не вставил,
А он, вступая в должность, как-то так…
V
Ромул — Рему
В чем наша заслуга? В чем наша вина?
Мы нежно любили друг друга.
Наш город построен на все времена,
Но это не наша заслуга.
Мы честно вплели в евразийский венок
Причуды семейного стиля,
Но город — по Ньютону — столько же мог,
Как те, кто его развалили,
Позволить. Бессмертное имя и стать,
И, скажем, имперское чванство.
Мы братоубийство могли оправдать,
Но только не цезарианство.
Коллега, мостящий костями холмы,
Не в той подвизается роли.
Охота и страсть будоражить умы,
Как правило, пуще неволи.
Чем портить имперски закрученный шов,
Пусть вперится в звездную карту.
Едва ли достанет пустых островов
Не всякий — чета Бонапарту!
А нам, очевидно, придется забыть
Свой город и старые страхи.
Помпей или Цезарь не стали бы жить
В квартале, где ходят монахи
(Большие любители раны травить,
Что Рим своевластен и светел
И благоустроен. О чем говорить?
Мы смертны, а город бессмертен,
А то — долговечен, как первый снежок,
Торчит, как орешек на торте…).
Мы лихо подвесили наш сапожок
К широкой альпийской ботфорте,
К штанине, надеясь, что станет окном
В Европу. Но с ейного взгляда,
Нас всех переплюнул мадьяр-костолом
Весомостью личного вклада.
VI
И пусть. Потомки назовут банальным
Мой офигенный план учить плетьми
Тех, кто во славу финиковой пальмы
Живьем сжигает мать с тремя детьми.
Кто превратил охоту на волков
В крутую чистку собственного клана?
Не город Рим живет среди веков,
А благостное "Pax Americana".
VII
Обратно в зал: Вы можете не верить.
Спокойный сон — для совестливых лиц,
Но нам сулили не друзей, а челядь
И воспаленье каменных таблиц.
Я вынужден сбежать, как та семейка,
Пусть не в пустыню, пусть не на осле
В моем кармане только карамелька
Еще напоминает о Москве.
Наверное, вы милосердно правы.
Огонь в глазах — еще не блеск планет,
И только и всего в мерцаньи славы,
Что нить видна. И пыль. А толку нет,
И веры нет. Зато плясал мазурку
Как Понятовский. Сексуальный пыл
Мешал купаться польскому придурку
