Были и такие в совхозе, что подсмеивались над молодыми утятницами. Ребята — полеводы и огородники поддразнивали Руфу и всю ее бригаду.
— Ути-ути! — кричали они. — Хвостики, перышки!
А старые кумушки повторяли свое:
— И для этого надо было столько лет учиться? Да мы и без всякой грамоты любую скотину, любую птицу выращивали.
Руфа не оставалась в долгу:
— Вы, тетечка, выращивали две утки да третьего селезня. А у нас восемнадцать тысяч. Вот и попробуй сохрани их всех без науки. Тут и накормить надо знать чем, и как, и когда… Вон, слышали, в колхозе «Мир» привезли пятьсот утят, пустили всех в пустую избу, кормить стали чем попало. Они все пятьсот и подохли за одну ночь.
А ребятам отвечала просто:
— Посмотрим, кто больше заработает! Людям не только хлеб, но и мясо нужно.
Но все эти разговоры и шутки хороши были до того дня, пока не нагрянули в бригаду утячьи полчища. Руфа, хотя и сохраняла невозмутимый вид, ощутила это как бедствие. Да и все ее подруги опомниться не могли от того, что на них свалилось. Тысячи желтых, неуклюжих, падающих, зябнущих птенцов толпились, жались в кучу и непрерывно пищали. Брудеры захватывали своим теплом широкий круг, но каждому утенку хотелось быть непременно в самой середине, где потеплее. Утята пищали, толпились, теснились, опрокидывали слабых, мяли их своими розоватыми широкими лапками…
Вот тут-то и узнали утятницы, что такое утиная страда. С той самой минуты, как привезли утят и выпустили их под брудеры, девушки ни на минуту от них не отходили. Приходилось неусыпно следить за ними, спасать слабеньких… А главное — то и дело кормить всю ораву. Утята все время хотели есть. Поедят, попьют, опять беда: намокнут сами и друг друга намочат. Надо сушить намокших: утенок нежный, сейчас же простудится — и нет его!
— Ну и работенку ты нам сагитировала, — пеняли девушки Руфе. — Да тут с ума сойдешь… Причесаться некогда.
— Чего причесаться — мухи не отгонишь.
— Ничего, потерпим, — отвечала Руфа, смахивая пот со лба, — с недельку потерпим, и все! Что ж делать-то, вон они какие глупые…
Не жаловалась и не охала только одна Женя Каштанова. Она сразу так замоталась, что уже и не могла ни шутить, ни разговаривать. Она ничего вокруг себя не видела и не слышала, все заслоняла эта живая масса, которую все время нужно было бережно разгребать руками, чтобы утята не мяли и не душили друг друга, снова и снова разгребать эти легкие живые вороха и вовремя уметь подхватить пуховый комочек, который оказывался вдруг кверху лапками, или отогревать мокрого, озябшего утенка, и опять разгребать эту толкучку…
