Женя уже не помнила себя, у нее не было ни чувств, ни мыслей, ни ощущений — некогда было ни задуматься, ни отвернуться, ни разогнуть спину…
«Когда же вечер, ой, когда же вечер! — чувствуя, что изнемогает, думала она, взглядывая на голубые квадраты окошек. — Ой, как дотерпеть! За целую ночь не опомнишься. Скорее бы домой!»
И, словно в ответ на ее мысли, Руфа сказала:
— Девочки, придется нам всю ночь сегодня дежурить. Домой не пойдем. Разве можно их оставить?
— Какое тут — оставить, — отозвалась губастенькая Фаинка, — помнут друг друга до смерти.
— Поясницу разломило, — чуть не плача, сказала Катя, — не выдержать мне до утра…
— А мы меняться будем, — возразила Руфа. — На две смены разделимся. Одна смена спит, другая — работает.
— А где эта смена спит? — спросила Женя.
— Где спит? Вон на мешках и ляжем, — сказала Аня Горкина, кивнув в сторону кладовой. — Перины нам, что ли, нужны?
— Как же спать на мешках? — негромко, обращаясь к себе самой, усомнилась Женя.
Руфа услышала ее.
— Девочки, только не расходитесь! До дома далеко, не расходитесь! — взмолилась она. — Видите, что тут творится. Как можно уйти?
— Да авось, — беспечно отозвалась Фаинка, — вон солома есть — не уснем, что ли! Я сегодня на камнях усну, а не то что!..
Вечер наступил как-то внезапно, может, потому, что и ждать его перестали. Утята немного угомонились.
— Женя, ты пойдешь спать в первую смену, — распорядилась Руфа, — и ты, Катя. И еще кто сильно замучился. Иди ты, Фаинка, — ты у нас слабенькая.
Катя с наслаждением разогнула спину.
— Ух, чтоб вы пропали, — беззлобно сказала она и направилась в кладовую, где лежали мешки с кормом.
— За что же они должны пропасть? — улыбнулась Руфа утенку, которого держала и грела в руке. — Посмотри, какой миленький, какой маленький… Женя, и ты ступай, чего ждешь?
— Нет, — отозвалась Женя, — пускай кто-нибудь.
— Да ты же не выдержишь.
— Ты выдержишь — и я выдержу.
— Девочки, идите кто-нибудь. Иди ты, Клава. Аня, и ты ступай. Каштанова у нас упрямая, переспорить ее не надейтесь. А ты, Фаинка, вот что: ты у нас самая быстрая. Беги домой, принеси нам молока и хлеба. И скажи там — мы здесь ночевать будем. А то подумают еще, что в озере утонули.
Странная, трудная была эта ночь. Синий прохладный сумрак глядел в квадратные окошки птичника. Руфа и Женя дежурили около брудеров. Утята притихли, лишь иногда кое-кто вдруг начинал пищать, и тогда надо было его немедленно вызволять из тесноты. От брудеров шло ровное, мягкое тепло. Сон кружил голову. Женя ходила, о чем-то разговаривала. А чуть умолкала, ей сейчас же слышался плеск озера, слышались голоса, в окна лезли ветви деревьев и тут же зацветали розовыми цветами… Встряхнув головой, она заставала себя прислонившейся к беленому столбу птичника, видела перед собой тысячи пуховых комочков, сгрудившихся под брудерами, соображала, что она в птичнике, что она дежурит, — а розовые цветы по-прежнему лезли в окна и нежно, протяжно позванивали волны на озере…
