А если бы очень любила, если бы очень-очень любила, могла бы? Тем более нет.
— Нет, это не мало, — сказала она Арсеньеву, — этого простить нельзя.
Какое-то время они шли молча. Тонкий туман стоял над озером, в темной воде смутно отражалась желтая луна. Женя никогда не видела такой колдовской ночи.
— Осталось всего два месяца. Даже меньше… — сказал Арсеньев.
Женя поглядела на него.
— Вы о чем говорите?
— О разлуке с вами.
— Почему?
— Вы же скоро уедете.
Женя, не сознавая этого, крепче схватилась за его руку.
— На целую зиму. До самой весны. А когда вернетесь… Да и вернетесь ли…
Женя молчала.
— Вы хороший человек, Женя. Вы волевой человек, — продолжал Арсеньев. — Вы многого добьетесь в жизни. Не возражайте — я все понимаю. Я понимаю, чего стоило вам добиться своего.
— Вы ошибаетесь, Григорий Владимирович. Если вы о моем институте, то мне это ничего не стоило. А вот чтобы остаться здесь… Это обошлось не просто. Да и не совсем обошлось еще…
— Остаться? Что вы сказали?
— Да. Остаться.
— Это — ради отца?
Женя почувствовала, что краснеет до самых бровей. Она опустила голову. Арсеньев с доброй улыбкой посмотрел на ее темные завитки, заслонившие лицо, как смотрят взрослые люди на смутившегося ребенка.
— Ну вот и добился, и расстроил человека, — сказал он. — Ну хорошо, Женя, поговорим о другом. Я понимаю.
— Нет, вы не понимаете, Григорий Владимирович, — Женя подняла голову и откинула волосы со лба, — вы не знаете… Отец сам велит мне ехать.
— Сам велит? — Арсеньев усмехнулся. — Ну, правильно, иначе он и не мог поступить. Впрочем, у нас об этом уже был разговор. Женечка, простите меня. Мне больно обидеть вас… Савелий Петрович — ваш отец…
— А мне, вы думаете, не больно? — прервала Женя. — Мне, может быть, больнее.
— Я рад, что вы…
— Что я не такая уж подлая?
— Ох, как страшно вы на меня взглянули! — Арсеньев с улыбкой заглянул ей в глаза. — Рассердить вас, пожалуй, опасно…
— Вот и не еду я никуда, — тихо сказала Женя. — Я подала заявление в бригаду.
— Значит, я все-таки прав. Все-таки вы действительно волевой человек! Но Савелий Петрович… — с горькой усмешкой добавил Арсеньев, — он верен себе…
— Да. Вы Лучше знаете моего отца, чем я.
— Мне не раз приходилось сталкиваться с ним на работе… — Почувствовав, что ей очень тяжело, Арсеньев поспешил заговорить о другом: — Вам нравится «Обыкновенное чудо»?
— Это мало сказать — нравится. Я влюблена в эту пьесу.
— Я тоже.
Они шли по безмолвной улице, и луна глядела на них сквозь ветки спящих ракит, склонившихся над дорогой. Шаг за шагом они приближались к дому, и каждый с грустью думал, что счастливые минуты кончаются и что скоро надо будет расстаться. Дошли до калитки и остановились под кущей смутно желтеющих золотых шаров. Они стояли и глядели друг другу в глаза. Они стояли молча, потому что в такие минуты слова не нужны.
