— Возьми, — сказала Руфа, подавая ей репродукции.
Женя отмахнулась:
— Неси сама.
— Да ты что? — Руфа искоса поглядела на нее.
— Если можешь, Руфа, иди молча. Мне надо одну думу додумать.
Но Руфа молчала недолго. Едва миновали березник, как она снова начала разговор:
— Я знаю, о чем ты думаешь. Поглядела сейчас на Веру и подумала: вот и я буду так на птичнике с утра до вечера — и в солнце и в дождь. Вот и я буду так в сапожищах в глине вязнуть. Да на что это мне нужно, когда я и без этого очень хорошо прожить могу? И действительно, можешь.
Женя резко повернулась к ней, глаза у нее загорелись.
— А вот и нет, а вот и нет! И вовсе не о себе я думаю. Я думаю: неужели все передовики так живут, как наша Вера? Разве это правильно? Если она передовая работница, то никакой личной жизни ей не надо? Нет, неверно это! Неправильно это! Это переделать нужно!
— А как?
— Вот и я думаю — как?
…К птичнику, колыхаясь на колеях, закатываясь на размытых поворотах, уже шли грузовики. Дождь прошел, тучи сгрудились за рощей, закат полыхал, и среди дороги лежали большие красные лужи.
— Эх, дороги! — бранились шоферы. — Как повезем уток? Закачаем их совсем, вес потеряют!
— Так уж тут аккуратней везти надо. Веру подводить не приходится — старается человек.
Покой в доме Каштановых нарушился.
— Нет, я ничего не понимаю! — восклицала Елизавета Дмитриевна, хватаясь за виски. — Как это можно? Как это могло прийти ей в голову? А все ты, Наталья. Ты знала, что она затевает, и не говорила.
— Да почему же я знала? Со мной не советовались, — возражала тетя Наташа. — Да и что страшного-то случилось? Ну и пусть поработает, если хочется.
— Вот оно! Вот! Я же говорю, это твое влияние. Зачем ей работать, когда ей учиться нужно?
Чашки и тарелки то и дело разбивались, котлеты пригорали. Савелий Петрович сверкал желтыми глазами, бранился, возмущался, негодовал.
Только одна Женя молчала. Молчала и делала по-своему.
— Я знаю, как поступить, — объявила однажды Елизавета Дмитриевна. — Надо поговорить с Пожаровым.
— Это идея, — согласился Савелий Петрович. — Я пришлю его к тебе. Со мной она уже просто не разговаривает, будто не слышит меня!
Пожаров пришел в тот же день.
— Голубчик! — встретила его Елизавета Дмитриевна. — Что же вас совсем не видно?
Пожаров криво улыбнулся.
— А вы думаете, приятно, Елизавета Дмитриевна, когда от вас через заднее крыльцо убегают?
Елизавета Дмитриевна усадила его на террасе в плетеное кресло, сама подала чаю, ничего не уронив и не опрокинув.
