— Давайте бороться вместе, — сказала она, — давайте бороться за ваше личное счастье и за наше общее спокойствие. И что это она забрала себе в голову? Она, видите ли, хочет тоже «маяком» быть! «Маяки» — это все прекрасно. Но зачем нам с вами «маяки»? Пускай Вера будет «маяком», пускай Руфа! Да мало ли их? А нам с вами — на что?
— Я с вами согласен, Елизавета Дмитриевна. Никаких «маяков» мне лично не нужно. Да и не будет она никогда «маяком», Елизавета Дмитриевна, не сможет она.
— Что же, значит, она даже и «маяком» не будет? — Елизавета Дмитриевна чуть не уронила свою чашку. — А кем же она тогда будет? Утятницей? И все?
Пожаров пренебрежительно усмехнулся:
— А вы думали как? «Ути-ути» — и все. «Ути-ути» — это у нас так мальчишки утятниц дразнят.
— «Ути-ути»! И ради этого…
Елизавета Дмитриевна всхлипнула. Она думала, что хоть слава, хоть портреты в газетах, поездки в Кремль… А ведь, оказывается, ничего. Просто «ути-ути»! Нет, ее Женя сошла с ума.
— Так боритесь за свое счастье, Аркадий! — повторила Елизавета Дмитриевна. — Ваше будущее в опасности.
Пожаров не заставил себя долго просить.
— Завтра они поедут за утятами в инкубатор, — сказал он. — Женя поедет тоже. И я поеду. Надеюсь, договоримся. Этот каприз не может слишком долго продолжаться.
…А Женя в эти дни жила сложно и трудно. Причитания матери раздражали ее. С отцом они встречались как враги. И чем больше он нападал на нее, тем больше она отчуждалась.
Впрочем, Женя теперь редко бывала дома. Вечером — семинар у Никанора Васильевича, днем — возня на птичнике. Она искала себе работы, бралась за все — за уборку участка, за побелку птичника… Лишь бы не быть дома.
Бригаду собрали с трудом. Не так-то просто было уговорить подруг.
— Чудные вы какие, — с досадой ответила на все их уговоры Клава Сухарева, — на что мне ваши утки? И отец говорит: «А чего в грязи копаться, если можно в городе на чистую работу пойти?» К тете поеду, кройке и шитью буду учиться, модельные платья буду шить, шик-блеск! А то копайся тут с утками.
Клава сидела у окна, возле кисейной занавески, и вышивала блузку. Высокая, худощавая, она сидела, согнувшись коромыслом, и казалось, что от этого веки у нее набухли и наползли на рыжие ресницы, а нос, и без того похожий на маленькую грушу, совсем съехал книзу.
— «Шик-блеск»! — усмехнулась Женя. — Если бы ты сама эти платья носила.
— Так зато заработок, — вмешалась бабушка Клавы, которая сидела тут же и перебирала горох, откидывая сор, — а что в совхозе заработаешь?
