День на отдых, день на погрузку товаров, и на утро следующего дня ганзейский трехмачтовый когг с настоящим английским именем «Соверен» вышел в море.
По пути в Англию корабль попал в сильный шторм.
Братья-купцы четвертый день ползали на четвереньках по каюте, когда не лежали, а Стас стоял на носу, держась за канаты и подставив лицо штормовому ветру. Его укачивало даже при езде на междугороднем автобусе, не говоря уже о морских прогулках, но сейчас он не испытывал дискомфорта ни от качки, ни от штормового ветра, сшибавшего с ног, ни от холодной соленой воды, которой время от времени плевалось море. Возможно, это было из-за страха, который испытывал Стас: он боялся, что не застанет Бруно в Лондоне. Несомненно, можно будет последовать за великим ученым и, в конце концов, все же успеть встретиться с ним: до его ареста инквизицией оставалось несколько лет.
Но Стас чувствовал, что если он не застанет Бруно в Англии, если не найдет способа поговорить с ним, он никогда не сможет вернуться обратно. При этой мысли Стас ощущал, что каждая клетка его организма начинает вибрировать.
Он готов был взять в руки весла и грести, упереться в корму и толкать.
Только бы успеть. Только бы успеть…
— Простите, сэр… вам лучше спуститься в каюту.
Стас обернулся и увидел боцмана. Высокого широкоплечего англичанина с окладистой бородой и прямой трубкой, которую он никогда не вынимал изо рта. На боцмане был непромокаемый плащ с капюшоном, под которым, вне всяких сомнений, скрывалась гора мускулов. Точно такой же плащ боцман еще в первый день принес странному пассажиру, который за все время плавания спускался в каюту только для того, чтобы что-нибудь съесть и поспать.
— Начинается буря, сэр, — продолжил боцман. — В такое время опасно находиться на палубе. Вас может волной смыть в море.
— Да, конечно, — согласился Стас. — Я сейчас спущусь вниз.
— Простите, сэр, но будет лучше, если вы спуститесь немедля. Впереди страшный ураган. Я только однажды видел такое. Видите ту тучу, прямо по курсу?
— показал рукой боцман.
— Да. Вижу.
— Я тогда всего третий год плавал, обычным матросом. Французская посудина была от нас на расстоянии не больше мили. Волна накрыла корабль, и я даже подумал, что он пошел на дно. Через восемь дней я видел эту лохань в Эдинбурге, в порту. Волна проломила палубу и смела половину палубных построек. Я бы не стал настаивать, сэр, если бы не был уверен, что вы все равно останетесь стоять на палубе.
