— Не правда ли, чудодейственное средство? Сейчас я еще разок помажу тебя. Заживает! Прекрасно заживает! Кожа у тебя уже не такая красная.
— А нельзя ли мне выйти из дома?
— Вечерком, я сказала, вечерком!
— Мне скучно, тетя Нанчи. Где бы мне найти книжки?
— Да здесь в шкафу. Здесь они все, можешь выбрать любую.
Хитрому Плотовщику только того и надо было — права на свободную разведку. Теперь ворота рынка были открыты. Он основательно изучит всю коллекцию, начиная от кисета и кончая пистонным пистолетом, от бритвенного помазка до наусников. Дюла распахнул дверцы шкафа пошире, чтобы свет падал прямо на исследуемый материал, как вдруг взгляд его остановился на одной книге.
«Ловаши, — прочитал он. — Ловаши». «Матула… Матула называл это имя, советовал попросить у дяди Иштвана книгу Ловаши. А она тут, и просить не надо». — И Дюла раскрыл почти новую книжку, потому что дядю Иштвана, как видно, не интересовали серые цапли, а о лошадях, коровах и овцах он и так знал все, что там было написано.
«Фауна Венгрии», — прочел Дюла и, осторожно опустившись на стул, раскрыл книгу.
Он собирался быстро перелистать ее и заняться изучением заманчивого содержимого нижних полок, но не тут-то было! Он просмотрел одну, другую страницу: серна, филин, карп. Наш Плотовщик развалился на стуле, насколько позволяла его болезненно нежная кожа, и почувствовал себя, как крестьянин, у которого лошади и коровы стоят голодные в хлеву, а он случайно набрел на чудесный луг, где можно накосить вдоволь сена.
И Дюла принялся косить, сгребать сено для детищ своей жадной любознательности.
«Фауна Венгрии», — прочел он во второй раз, но теперь уже зная, что здесь описываются разные представители животного мира: собака и судак, сом и лошадь, а кроме того, птицы. Теперь он понял, что такое фауна.
Шкаф оставался открытым настежь, и, обойденные его вниманием, старые часы, стреляная патронная гильза, шпора и тусклая фотография с укоризной смотрели на него.
«Что же с нами будет?» — спрашивали они, но мальчик не отвечал им, потому что забыл даже собственное имя. И если бы кто-нибудь спросил, как его зовут, он, наверно, сказал бы: «Золотистая щурка» или canis lupus[6]: ведь, как ни удивительно, его заинтересовали даже латинские названия. Ему было известно, что латынь — международный язык науки, и только с ее помощью могут понять друг друга ученые, собравшиеся на научный конгресс: японец — исландца, швед — африканца. Ведь если бы венгерский ученый сказал «вереб»
