— Родной! Дорогой!.. Уж не чаяла, не ждала…
— Сам-то где? — спросил он, когда Варвара Петровна в конце концов поприутихла. — Знаешь ведь, знаешь!
— Ушли! Ушли! — по-прежнему в полную силу голоса ответила Варвара Петровна. — На старое у нас повернуло, слава тебе, господи.
Митрофан Степанович часок назад забегали, сказали: они теперь у городского головы в помощниках, у господина Калмыкова. Такой уважаемый человек… Они и сейчас там, в управе.
Нечипоренко во весь размах руки перекрестился:
— Управа! Не чертовы Советы, прости меня, боже, за прегрешенье.
Шорохов взглянул на Варвару Петровну:
— Где это?
— И раньше где было, голубчики вы мои, в дому своем на Московской… Красивый такой домина, сердце радуется. Спросите дорогу, любой покажет.
— Зачем спрашивать, — сказал Варенцов. — Я и так найду.
Они вошли в дом. Комнатки были крошечные, заставленные фикусами в горшках и кадках. Пол покрывали дорожки из рядна. Вдоль стен стояли лысые плюшевые диваны.
— Пойдемте в управу, — предложил Шорохов.
Лицо Варвары Петровны покрылось красными пятнами:
— С дороги-то? Родные! Перекусить? Чайку? Притомились, протряслись.
Варенцов поддержал его:
— Главное — отыскать Митрофана. Как-никак, а крючок.
— Чем он торгует? — спросил Шорохов, когда через четверть часа они вышли на улицу.
— Маклерство, заклады-перезаклады, — Варенцов пренебрежительно махнул рукой. — Пустой человек. Я, бывало, посмеивался: «С тобой, Митрофан, тонуть хорошо. Весело будет. С песнями». Он на это: «Чего откладывать? Давай хоть сегодня».
• •
На центральной улице Козлова — Московской — дома были в два, в три этажа, каменные, с затейливыми крылечками. Почти возле каждого стояла небольшая толпа. Мужчины в сюртуках, зеленых и синих чиновничьих и военных мундирах, пышно разодетые дамы, чистенькие мальчики и девочки в матросках, девушки в легких изящных платьицах.
«Недобитая сволочь», — косился на них Шорохов.
Из калитки саженях в пятидесяти впереди них выбежал человек в черном пиджаке. Тотчас будто электрическим током пронизало всю разодетую публику. Пальцы рук, острия разноцветных зонтов пришли в движение, уставились на этого человека. Еще мгновение — мальчишки, а потом и мужчины, дамы с криками: «Большевик! Комиссар!»- кинулись вслед за ним, на бегу подбирая комья засохшей грязи.
Уже бежали и навстречу этому человеку. Он остановился у одной из калиток, толкнул ее. Калитка не поддалась. Его обступили. Беспомощно улыбаясь, он что-то говорил. Хотя от Шорохова это было саженях в ста, он отчетливо видел бледные губы этого человека, русую бородку, широко раскрытые глаза. Видел, как камень ударил его по лицу.
