Дневник комиссара - Георгий Николаевич Кулаков

Симферополь встретил нас как старый друг, тепло и празднично. Цветы здесь были ярче, а голоса намного громче московских. Улыбающиеся лица, загорелые женщины, визжащие дети… Наш Петька очень быстро вписался в окружающий суматошный фон. Бабушку он приветствовал уже как истый южанин, воплями и прыжками.

В Симферополе не задержались. Какие-нибудь два дня, и вот мы в санатории. У нас большие планы, связанные с отдыхом. Нужно хорошо отдохнуть. Однако московскую усталость не сбросишь вместе с одеждой. Она держит нас слабеющей хваткой, впрочем еще достаточно сильной, чтобы поднять в шесть утра, хотя есть возможность поспать до восьми.

Мне эта мысль пришла утром 22 июня 1941 года, когда, лежа на деревянном топчане, я рассматривал светлеющее предрассветное небо, думал о всякой всячине, в том числе об экскурсии на Ай-Петри, которая предполагалась днем. Затем я, кажется, прогулялся немножко, и галька шуршала, как шины на асфальте, когда тормозят легко и уверенно, и ветер был ласковый, знакомый старый соленый ветер. На душе было спокойно.

В то утро я почувствовал, что начинаю по-настоящему отдыхать, а мои заботы и волнения не то чтобы совсем ушли, но как-то отодвинулись вдаль и потеряли привычную тяжесть. Я понял, что усталость, нервное напряжение, разбудившие меня сегодня в три часа ночи, завтра совсем исчезнут и я смогу жить так, как этого хотелось мне там, в Москве.

До отъезда на Ай-Петри оставалось полчаса, я просматривал газеты. Заголовки и все виды шрифтов говорили о том, что планету лихорадит, что планета живет, торопясь и захлебываясь событиями. Глаза скользили по строчкам, которые сообщали: «…германский самолет подверг пулеметному обстрелу египетский пароход, шедший вблизи побережья Каира. Пароход получил повреждения». И еще речь шла о ливнях в Болгарии, уничтоживших посевы и разрушивших дома, о саранче в Египте, об американских безработных… Все привычно, все знакомо. И были привычными какие-то тревоги и ожидания.

Дверь открылась без стука — вошла дежурная по этажу.

— Я думала, никого нет, — смутилась она. — Хотела заняться уборкой. Зайду позже, извините.

И до и после я немало повидал дежурных. Но эту запомнил надолго.

Уходи, она сказала:

— Включите радио, говорят, интересное передают — где-то война началась.

Она закрыла дверь, а я включил радио.

Первые услышанные слова, как тисками, сжали сердце. Рита замерла у зеркала с гребенкой в поднятой руке.

Московский диктор, четко произнося слова, говорил о беде, нависшей над Родиной. Прошло всего несколько минут, и ничего не изменилось вокруг — солнце, небо и море были прежними, но мир стал другим, и все это сделало одно страшное слово — «война».