Несколько ближайших соседей, с которыми они общались в прежние времена, давно съехали, а новые избегали Веры, не желая вновь и вновь выслушивать заезженную пластинку ее бесконечных однообразных жалоб. При том, что Боб, человек замкнутый и молчаливый, избегал компаний, он отнюдь не был безмозглым чурбаном, каким Вере хотелось его представить. На людях он всегда терпеливо сносил ее нападки. Что они делали наедине, касалось только их двоих, однако, глядя, как Вера залепляет ему пощечину всякий раз, когда Боб осмеливается ей противоречить, напрашивался вывод, что решение вопросов с помощью физической силы — ситуация для них вполне обычная. Как бы то ни было, симпатии окружающих всегда оставались на стороне Боба. Никто не осуждал его за то, что он каждый день отправляет Веру убирать в особняке «Шенстед». Хотя бы потому, что все понимали: просидев целый день в ее обществе, любой свихнется.
Боб наблюдал, как Вера с трудом пробирается по топкой почве огорода к юго-западной части особняка. Порой она говорила, что видела на террасе миссис Локайер-Фокс… ее оставили там на всю холодную ночь почти совсем обнаженную, чтобы она замерзла насмерть. В холоде-то Вера разбиралась. Ей было холодно, а она ведь на целых десять лет моложе миссис Локайер-Фокс.
Боб поклялся, что хорошенько поколотит ее, если она будет при людях повторять свои байки, но Вера не обращала на его угрозы никакого внимания и продолжала бормотать. После смерти Алисы привязанность Веры к покойной хозяйке росла в геометрической прогрессии. Все обиды были забыты, их место заняли сентиментальные воспоминания о бесконечной доброте, которую Алиса проявляла к ней. Она не стала бы настаивать, чтобы бедная старушка работала больше положенного. Она бы сказала, что и для Веры настало время отдохнуть.
Полиция, естественно, не обратила на ее болтовню ни малейшего внимания. Особенно после того, как Боб покрутил пальцем у виска, показывая, что старуха совсем выжила из ума. Копы вежливо улыбнулись и заметили, что с полковника сняты все подозрения относительно смерти супруги. И не имело никакого значения то, что он был в доме один и что двери на террасу можно было закрыть и запереть только изнутри. Однако ощущение свершившейся несправедливости не оставляло Веру. Боб же клял женушку, стоило той высказать свои подозрения.
История темная, и трогать ее не следовало. Неужели Вера думает, что полковник станет спокойно слушать ее обвинения? Неужели полагает, что он забыл о ее воровстве и о своем гневе, когда обнаружил пропажу колец матери? Только самый последний идиот кусает кормящую его руку, предупреждал Веру Боб, даже если эта рука пыталась тебя ударить — а такое случилось, когда полковник обнаружил, что Вера копается в ящиках его стола.
