В своих покоях Шут задерживаться не стал, лишь бросил прощальный взгляд на гобелен, скрывавший дверь мастерской. Коридор за дверью встретил его темнотой, слуги почему-то не зажгли свечи в настенных канделябрах, и только у лестницы были видны яркие отсветы с нижнего этажа. Оттуда на весь дворец разносились звуки праздничного веселья. Поднимаясь к королевским апартаментам, Шут с грустью вспоминал о том, как ждал эту первую осеннюю ночь… Теперь недавние заботы казались ему смешной суетой. Впрочем, Шут был рад, что мадам Сирень все же успела порадовать его напоследок.
Когда он подошел ко входу в апартаменты, незнакомый стражник в странной чужой форме грубо велел ему возвращаться к пиршеству и не беспокоить королеву.
«Мимо такого не проскользнешь,» — подумал Шут, разглядывая украшенную шрамами физиономию, бритую макушку и хищные пальцы, любовно ласкающие не привычную, положенную страже алебарду, а рукоять длинной изогнутой сабли, которая — пока еще — дремала в ножнах.
— Но… Его Величество просил меня зайти к ней… — Шут изобразил гримасу идиота на лице, выражая крайнюю растерянность и страх перед мнимым наказанием за невыполнение приказа.
— Не велено, — отрезал стражник.
Тогда Шут сделал то единственное, что мог в данной ситуации — брякнулся перед чужаком на пол и закатил такую роскошную истерику… любая придворная дама, будь она рядом, застыла бы в восхищении. Шут кричал, что его не ценят, не любят, смеются над ним, говорят «не велено», хотя сам король велел. Что кара небесная падет на злого человека, который обижает дурака. Что и так-то натерпелся от этой королевы, вздорной бабы, а теперь ему еще больше влетит за невозможность развеселить ее, хотя все вокруг сегодня вон какие упитые и радостные. Он надрывно всхлипывал и колотил ладонью об пол, призывая богов в свидетели ужасной человеческой несправедливости.
Стражник смотрел на Шута, вытаращив глаза. Такого ему еще видывать не приходилось, да Шут и сам понимал, что на этот раз превзошел самого себя. Дабы окончательно вывести чужака из равновесия, он ткнулся ему в ноги головой, обхватил эти здоровые лапищи в грубых вонючих сапогах и стал обещать «все что угодно господину», лишь бы только тот позволил несчастному дураку отработать свой кусок хлеба в этот дивный праздничный вечер и уйти, запереться, наконец, на кухне с поварихой.
Изумленный до потери речи стражник лишь рукой махнул, оторопело сделав шаг в сторону от двери:
